Пушкин в Голутвине. Герой не своего романа

– Я же сказала – мечты несбыточны, глупый, – Вика взъерошила волосы на моей голове. – Допиваем, что осталось, и по домам.

9

Едва я переступил порог квартиры, на меня набросилась мама.

– Степа, где тебя носит! Я тебе обзвонилась, а абонент все недоступен и недоступен.

Я достал телефон. Дисплей был мертвенно-серым.

– С девушкой гулял, а телефон я не знаю, что…

– Ну-ка, дыхни. Понятно, опять напился. Хорошо хоть адрес снова не забыл. Ира тебе пять раз звонила.

– Какая Ира? – спросил я.

– Одна из твоих девушек, – мама презрительно поджала губы.

– У меня их много? – удивился я.

– Не знаю. Ты мне ничего не рассказываешь. Если собираешься ужинать, то поторопись, все уже почти остыло, – мама бросила на меня еще один взгляд, выражающий крайнее неодобрение, и ушла на кухню. Я проследовал за ней.

– Мам, а почему папа сегодня днем дома был?

– А где же, по-твоему, он должен был быть?

– На работе.

– Ты издеваешься? На какой еще работе? Четвертый год пошел, как нет у него никакой работы

– Я не издеваюсь. Просто… забыл.

– Конечно, тебе дела нет до того, как мы тут живем. Не сын родной, а квартирант какой-то – пришел, поел, поспал и ушел. Ни со мной не разговариваешь, ни с отцом. Все из тебя клещами вытягивать приходится. Ну да что уж теперь, что выросло – то выросло, – в маминых глазах блеснули слезы. – Сами виноваты, не воспитали тебя как следует. А ведь старались, все для тебя делали, так тебя любили, а ты как будто чужой человек. Мы с папой, когда ты маленький был, летом даже отпуска порознь брали, чтобы ты на каникулах меньше времени один был. А ты теперь про детство ничего хорошего даже вспомнить не можешь. Упустили мы тебя, потеряли. Думали, как повзрослеешь, сам поймешь все, что нужно. Думали, ценить будешь наши – нет, даже не наши, а общечеловеческие ценности. А ты не любишь нас и не уважаешь. Вот помрем мы, захочешь с нами поговорить, да поздно будет.

– Но, мама…

– Все, хватит. Ничего не хочу слышать, – мама поставила на кухонный стол тарелку с вареной картошкой и сарделькой. – Приятного аппетита. Чай сам себе нальешь.

Мама оставила меня наедине с ужином, но не успел я к нему притронуться, как зазвонил телефон.

– Степа, тебя где носит? – повторил мамин вопрос сердитый девичий голосок.

– Гулял я.

– А с мобильником что?

– Не знаю, не работает почему-то, – ответил я, хоть было и неясно, почему я должен отчитываться перед этим голоском.

– Сломался или батарейка села? – спросила девушка, и, не дождавшись ответа, продолжила: – У меня мама в гости к тете с ночевкой уехала. Через полчаса буду у тебя, жди. И купи халвы – я халвы хочу.

Голосок в телефонной трубке сменили короткие гудки.

– Опять целый час на телефоне висишь, – на кухню, глядя на меня исподлобья, вошел взъерошенный папа. – Я тебе говорил, по вечерам телефон не занимать. Я звонок важный жду. По поводу работы.

– Хорошо, но я…

– Ничего хорошего, – папа скрипнул зубами. – В доме пока что я хозяин, а не клопы.

Папа открыл шкаф, достал стеклянную бутыль с бурой жидкостью, сделал щедрый глоток и ушел с кухни. Когда за ним закрылась дверь, я тоже заглянул в шкаф и между пачкой овсяного печенья и бутылью нашел корытце халвы. Впрочем, если бы его там не было, в магазин я бы все равно едва ли пошел.

10

О девушке, которая, как и обещала, пришла через полчаса после звонка, мне было известно лишь то, что она хочет халвы, и зовут ее, вероятнее всего, Ирой. Зато она была неплохо осведомлена о моей жизни.

– Привет, Степа. Как дела? Мать опять бесится, а отец бухает и бесится? – стаскивая сапоги в прихожей, спросила Ира. – Халвы купил? Тахинной? А поесть у тебя есть чего? Ты, кстати, совсем расслабился – забыла уже, когда ты мне последний раз цветы дарил. Сегодня полдня угробила, чтобы записаться к гинекологу, да так и не дозвонилась. Представляешь?

Я не произнес ни слова, но Иру это, похоже, вполне устраивало.

На кухне Ира сама взяла из шкафа тарелку, положила на нее сардельку и картошку со сковородки, налила чай и принялась за ужин, не умолкая ни на секунду.