Пушкин в жизни. Спутники Пушкина (сборник)

Но дни бегут, и время сединою
Мою главу тишком посеребрит,
И важный брак с любезною женою
Пред алтарем меня соединит.
Иосифа прекрасный утешитель!
Молю тебя, колена преклоня.
О рогачей заступник и хранитель,
Молю – тогда благослови меня,
Даруй ты мне беспечность и смиренье,
Даруй ты мне терпенье вновь и вновь
Спокойный сон, в супруге уверенье,
В семействе мир и к ближнему любовь!

Драма назревала быстро. Как-то молодой князь Павел Вяземский шел по Невскому с Натальей Николаевной, ее сестрой Екатериной и Дантесом. «В это время, – рассказывает он, – Пушкин промчался мимо нас, как вихрь, не оглядываясь, и мгновенно исчез в толпе гуляющих. Выражение лица его было страшно. Для меня это был первый признак разразившейся драмы». Анонимные пасквили. Первый вызов. Женитьба Дантеса на Екатерине Гончаровой. Знала ли Наталья Николаевна о вызове, посланном Пушкиным, знала ли о причинах, заставивших Дантеса жениться на ее сестре? Кажется, ничего не знала. Дантес сделался родственником Пушкиных и еще с большей настойчивостью, доходившей до наглости, стал ухаживать за Натальей Николаевной. Бешенство Пушкина его, видимо, забавляло, и он при нем ухаживал за ней с особенным усердием, на ужинах громогласно пил за ее здоровье. Отпускал шуточки в таком роде: на разъезде с одного бала, подавая руку своей жене, сказал так, чтобы Пушкин слышал: «Пойдем, моя законная!» – давая всем понять, что у него есть еще другая, не «законная». Пушкин перед пустоголовым болваном в кавалергардском мундире все время оказывался в самом смешном и жалком положении и не мог этого не сознавать. И кипел злобой. Однажды на вечере у Вяземских, когда Дантес с обычной неприкрытостью увивался вокруг Натальи Николаевны, графиня Наталья Викторовна Строганова говорила княгине Вяземской, что у Пушкина такой страшный вид, что, будь она его женой, она не решилась бы вернуться с ним домой. Пушкин дошел почти до сумасшествия. Постоянно получались новые анонимки. Пушкин целыми днями разъезжал по городу, загонял несколько парных месячных извозчиков, – либо, запершись в кабинете, бегал из угла в угол и кусал ногти. При звонке в прихожей выбегал туда и кричал прислуге: «Если письмо по городской почте, – не принимать!» – а сам, вырвав письмо из рук слуги, бросался опять в кабинет и там громко кричал что-то по-французски. Дочь Карамзина, княгиня Ек. Ник. Мещерская, приехав в Петербург в декабре 1836 г., была поражена лихорадочным состоянием Пушкина и судорожными движениями, которые начинались в его лице и во всем теле при появлении будущего его убийцы. Близкие, дальние, прислуга – все видели, что с Пушкиным творится что-то чудовищное. Одна Наталья Николаевна ничего не замечала и совершенно не ощущала надвигавшейся грозы. Она могла быть равнодушна к Пушкину, могла его не любить, могла до полного самозабвения увлечься Дантесом, однако заметить-то творившееся с Пушкиным – могла же! Была она не только неумна, но в ней совершенно отсутствовала та женская интуиция, которая чутко схватывает налету и соображает всякое положение. Княгиня В. Ф. Вяземская старалась указать Наталье Николаевне на истинное положение дела, говорила ей:

– Я люблю вас, как свою дочь. Подумайте, чем все это может кончиться.

Наталья Николаевна беззаботно отвечала:

– Мне с ним весело. Он мне просто нравится. Будет то, что было два года сряду.

Настолько ничего не понимала, что простодушнейшим образом передавала мужу все пошлости и двусмысленные каламбуры, которыми ее увеселял Дантес.

Был ясный и морозный, ветреный январский день. Наталья Николаевна днем каталась по Дворцовой набережной. В четыре часа заехала за детьми, бывшими у княгини Е. Н. Мещерской, и воротилась домой. Стол уже был накрыт к обеду. В ожидании Пушкина Наталья Николаевна сидела в своем будуаре с сестрой Александриной. Вдруг, без доклада и не стучась, вошел полковник Данзас, лицейский товарищ Пушкина. Бледный, стараясь быть спокойным, он сообщил, что Пушкин сейчас стрелялся с Дантесом и ранен, – впрочем, легко. Наталья Николаевна кинулась в переднюю; в нее уже вносили на руках раненого Пушкина. Увидев жену, он сказал, что рана его вовсе не опасна, и попросил ее не входить к нему, пока его не уложат.