Пушкин в жизни

Теперь это в пояснениях не нуждается. Кто ныне, хотя бы немного, не пушкинист? А тогда сама идея должна была сформироваться, и реализация ее требовала огромного труда. «О Пушкине любопытны все подробности»[4], – это еще его современник сказал. Однако подробности были распылены, разбросаны, забыты, затеряны, на глазах у тех же современников нередко гибли пушкинские реликвии, из жизни молча уходили люди, которые могли бы немало о Пушкине рассказать, сжигались письма, пропадали целые архивы. Но даже если не сжигались и не пропадали, если собирались и исследовались, тем не менее труден был синтез – проникновение в тайну такого человеческого чуда, каким был Пушкин. Мы решимся высказать предположение, что друзья поэта, наиболее близкие к нему люди остались перед потомством в наибольшем долгу: они мало написали о Пушкине, именно из-за необычайной сложности, просто неподъемности для них подобной задачи, хотя среди них были, как мы знаем, выдающиеся литераторы.

«Литература, касающаяся биографии Пушкина, уже очень обширна и растет с каждым годом», – писал Достоевский, рецензируя переиздание книги Анненкова, и продолжал: «Особенно о дуэли Пушкина и времени его пребывания на Юге России мы имеем очень обильные печатные сведения. Укажем хоть на «Русский архив», который с особенным усердием и пониманием, делающим ему величайшую честь, печатал все, что находил любопытного для памяти Пушкина». В «Русском архиве» работал Петр Иванович Бартенев (1829–1912), сделавший для создания Пушкинианы действительно необычайно много[5]. Видеть Пушкина ему не довелось, однако он застал и знал пушкинский круг почти таким, каким являлся этот круг при жизни поэта. «Как бы интересно было, как бы благодарны были читатели, делал вывод Достоевский, – если бы все эти разбросанные сведения были приведены в порядок и связно изложены!» Многие сведения, однако, так и оставались разбросанными еще долгое время. Например, рассказы о Пушкине, записанные со слов его друзей в 1851–1860 годах Бартеневым, были извлечены из его архива и вышли отдельным изданием много спустя после его смерти, почти одновременно с книгой Вересаева.

На пути собирателей Пушкинианы вставали разные препятствия, в том числе и даже прежде всего – предостережение самого Пушкина, которое, конечно, принял во внимание и Вересаев. Речь идет, разумеется, об известнейшем пушкинском суждении из письма П. А. Вяземскому (втор. полов. ноября 1825 г.), где упомянуты мемуары Байрона, уничтоженные сразу же после его смерти. «Зачем жалеешь ты о потере Записок Байрона? чорт с ними! слава богу, что потеряны» – так писал Пушкин. «Многих моих оппонентов, – писал Вересаев, коробит то якобы умаление личности Пушкина, которое должно получиться у читателей вследствие чтения моей книги. И все они дружно цитируют известное письмо Пушкина к Вяземскому по поводу уничтожения Т. Муром интимных записок Байрона»[6]… Теперь мы знаем, что Томас Мур, сам поэт, друг и биограф Байрона, был как раз против уничтожения и он лишь вынужден был присутствовать при этом аутодафе, но сейчас дело не в этом. Внимательнее вчитаемся в строки Пушкина. Но прежде учтем, что в ту же самую пору Пушкин усиленно работал над своими собственными записками, он же интересовался книгой «Беседы Байрона», вышедшей в Париже еще при жизни поэта. Противоречие? Посмотрим, что пишет Пушкин. Выразив, казалось бы, удовлетворение или, по меньшей мере, безразличие по поводу гибели исповеди Байрона, Пушкин продолжает: «Он исповедался в своих стихах, невольно, увлеченный восторгом поэзии. В хладнокровной прозе он бы лгал и хитрил, то стараясь блеснуть искренностью, то марая своих врагов. Его бы уличили… а там злоба и клевета снова бы торжествовали. Оставь любопытство толпе и будь заодно с гением».

Всмотримся в ход мысли Пушкина. Ведь он не против литературной исповеди в принципе, для него весь вопрос в том, как исповедаться… Беда, с точки зрения Пушкина, была бы не в том, что Байрон поведал о себе правду, беда была бы в том, что он бы не сказал правды, «он бы лгал»… И лгал бы не столько сам поэт лично, сколько оказался бы ложным избранный им способ исповедоваться – в прозе. Правда о Байроне содержалась, по мнению Пушкина, в его поэзии. Вся правда? То есть вся та правда, что достойна значения Байрона?