Пушкиногорье

Он наблюдал за Пушкиным, как за ребенком. Гордился его славой, гремевшей по всему государству, гордился собой и свое «я» неразрывно связывал с именем великого поэта. Он ревностно, оберегал все, что ему было доверено.

В середине июня 1830 года в Москве на квартиру Пушкина как-то зашел с визитом его приятель князь В. Голицын. Пушкина не оказалось дома. Голицын разговорился с Никитой. Тот, хорошо зная Голицына, обстоятельно рассказал о житье-бытье своего Александра Сергеевича и сообщил о том, что вскоре будет свадьба. Свою беседу с Никитой Тимофеевичем Голицын описал в стихах:

«Кн. Голицын
Никитушка, скажи, где Пушкин царь-поэт?
Никита
Давным-давно, сударь, его уж дома нет,
Не усидит никак приятель ваш на месте:
То к дяде на поклон, то полетит к невесте.
Кн. Голицын
А скоро ль женится твой мудрый господин?
Никита
Осталось месяц лишь гулять ему один…

Вот моя беседа с Вашим камердинером. Я продолжил бы ее в стихах, если бы не так стремился сказать Вам прозой, как бесконечно я раздосадован, что не застал Вас дома. Всего лучшего! Вл. Г.».

Особенно ревниво хранил Козлов книги Пушкина, его рукописи, переписку. Он считал себя чем-то вроде секретаря поэта. Временами даже переусердствовал. Однажды он по просьбе Александра Сергеевича так припрятал некоторые его книги, что Пушкин никак не мог их найти.

В январе 1832 года он писал из Петербурга в Тригорское Прасковье Александровне: «Велите спросить наших людей в Михайловском, нет ли там еще сундука, посланного в деревню вместе с ящиками моих книг. Подозреваю, что Архип (садовник) или кто-либо другой утаивает его по просьбе Никиты, моего слуги. Он должен заключать (я разумею сундук, а не Никиту) его платье и пожитки, а также и мои вещи и еще несколько книг, которых я не могу отыскать…»

В конце января Осипова в ответ на это письмо пишет: «В сундуке, который, как говорят, принадлежит Никите, я нашла лишь те книги, которые я вам послала, и поломанную чайницу. Но я велю сделать обыск — мне хотелось бы знать, какого вида был сундук Никиты, так как очень может быть, что мне подсовывают другой, а настоящий прячут».

Для старого дядьки тридцатилетний Пушкин был таким же мальчиком, ребенком, требовавшим отеческой заботы, каким он был двадцать пять лет назад.

В последние годы жизни Пушкина Никита был уже не старый балагур и весельчак, а импозантный, строгий и к себе и к людям старик. Он сознавал, кем был Пушкин в его царстве-государстве.

В 16-м томе Академического полного собрания сочинений Пушкина, в письме неизвестного к поэту, датированном 19 июля 1836 года, мы читаем любопытные строки о старом, заботливом дядьке. Неизвестный пишет: «Я к Вам заходил на прошлой неделе, но благообразный служитель Ваш доложил мне, что Вы, живя теперь на даче, редко. — заезжаете сюда, и то, говорит, покажетесь — как огонь из огнива. Поэтическое сравнение это напомнило мне пословицу: «Tel maitre — tel valet»[4].

Когда в 1833 году Пушкин, работая над «Историей пугачевского бунта», предпринял тяжелое путешествие в Оренбург, он не решился взять с собою дядьку, жалея его старые кости. Но в пути он не раз вспомнил славного Тимофеича, его заботу и ласку. Молодой слуга, взятый в дорогу взамен Козлова, оказался человеком никудышным. «Он через день пьян, портит мои книги и по станциям называет меня то графом, то генералом», — писал Пушкин жене 10 сентября.

В своей «Капитанской дочке» в образе старого Савельича Пушкин, Несомненно, запечатлел незабвенные черты своего доброго, заботливого Тимофеича.

Единственно, чем он утруждал Никиту в последние дни, — это беготней по делам своего доброго детища — журнала «Современник». А беготни было много. Пушкина жестоко жала цензура. Приходилось по двадцать раз посылать рукописи, гранки набора в цензуру, типографию.

В апреле 1836 года, в день похорон матери, Пушкин сказал сопровождавшему его дядьке, что внес в монастырскую казну деньги за место для собственной могилы, и указал, где надлежало положить его тело, буде он нечаянно умрет.

Старый Никита, конечно, не знал, на краю какой пропасти стоял Пушкин в эти последние его дни. Борьба поэта со всем «свинским» Петербургом неумолимо вела его к гибели. Умудренный годами, Никита чувствовал сердцем эту беду. Но чем он мог помочь затравленному, погибающему человеку?

Велико и безысходно было горе старого дядьки в тяжелые январские дни 1837 года. В. А. Жуковский рассказывает, что, когда карета с Пушкиным подъехала к дому, на крыльцо выбежал растерянный Никита. Он взял Пушкина, как ребенка, на руки и, горько плача, понес по лестнице.

— Грустно тебе нести меня? — спросил у него Пушкин.

Мы не знаем, что ответил ему Никита. Вероятнее всего, сильнее зарыдал…

Всю ночь и весь день и опять всю ночь Никита бегал по городу — к докторам, к аптекарю, в лавку за морошкой, которой попросил умирающий…