Пушкинская перспектива

Если бы дело обошлось полтиной, едва ли (тут же ее пропив) Пугачев запомнил бы молодого барчука и уж во всяком случае не оценил бы любопытных его взаимоотношений с крепостным дядькой. Впоследствии же это не только спасло герою жизнь, но и определило его «странную дружбу» с предводителем крестьянского восстания. «Я не мог не подивиться, – вспоминает мемуарист, – странному сцеплению обстоятельств; детский тулуп, подаренный бродяге, избавлял меня от петли, и пьяница, шатавшийся по постоялым дворам, осаждал крепости и потрясал государством!» (VIII, 329). Заячий тулуп неоднократно еще будет упомянут в повести, давая комическую огласовку нешуточным событиям, а потом Пугачев возместит подарок, подарив Гриневу «шубу с царского плеча» (овчиный тулуп) и удержанную рачительным дядькой полтину (правда, прибранную к рукам казачьим урядником).

Любопытно, что курьезный «счет Савельича» (где был отмечен и тулупчик) не совсем выдуман писателем, а стилизован под подлинный документ, сохранившийся в пушкинских материалах о пугачевщине.[535]

Такого же рода житейские подробности всегда интересовали Пушкина в работе над историческими трудами: яркий, необычный, но подлинный случай позволял зримо представить отдаленную во времени эпоху. Несколько десятков таких анекдотов зарегистрировано Пушкиным в его набросках «Истории Петра».

Приведем из них лишь один: «См. в Голикове, – помечает историк, – разговор его с министром».

Вот что Пушкин в данном случае имел в виду:

Я не могу удержаться, чтоб не внести сюда говоренного министрами нашими сему Шведскому Фельдмаршалу.

– Конец (говорили они), или лучше сказать намерение, всем войнам есть мир.

Но к чему мир служить может, ежели он не не безопасен и постоянен быть не может, пока земли и области перемешаны суть. Ибо сие возбуждает желузию (ревность), и наименьшие поступки, которая одна сторона чинит, натуральным образом другое худое мнение дать имеют. Ибо скоро сия желюзия и причины к ней пресекутся, то необходимо истинная и верная дружба воспоследовать имеют. Особливо ежели между обоими потентатами никакой персональной ненависти нет. (…) А насупротив соединение между Россиею и Швецею на взаимном интересе основано, и так вечно пребудет…[536]

Нельзя не увидеть в этой помете давнишних размышлений Пушкина о «вечном мире».

В «Камчатских делах», последнем своем творческом замысле, писатель особо отмечает «пространную повесть», изложенную в «Описании земли Камчатской» С. П. Крашенинникова, – о невероятной судьбе двух японцев, плененных пятидесятником Щетинниковым, об их длительных злоключениях, завершенных в Петербурге.