С того времени мир, покой и тишина в Камчатке, да и впредь опасаться нечего, ибо по высокоматерному всемилостивейшему государыни нашей императрицы Елисаветы Петровны о подданых своих попечению зделаны такие учреждения, что тамошним жителям лучшего удовольствия желать невозможно. Ясаку они платят токмо по одному зверю с человека, какой где промышляется, то есть по лисице, бобру или соболю, а других сборов уже не знают. Суд и расправа, кроме криминальных дел, поручены тойонам их, а комиссарскому суду они не подвержены. Старых долгов, которые казаки на них почитали, править на них под жестоким истязанием не велено, а что всего паче, все почти они приведены в христианскую веру чрез проповедь слова божия, к чему способствовали отменные щедроты и милосердия августейшей монархини нашей, что новокрещеным дана от ясаку на 10 лет свобода. Для умножения же их в православии определены учители, и во всех почти острогах заведены школы, в которых невозбрано обучаться как детям казачьим, так и камчадальским без всякой платы; и ныне христианская вера в тамошней стороне от северу до коряк, а к югу до третьего курильского острова распространилась, но можно твердо надеяться, что вскоре и коряки просвещены будут святым крещением, тем наипаче, что многие из них приняли христианскую веру. Сие же между славными и великими делами всепресветлейшей самодержицы нашей почитать должно, что зверской сей народ, из которого до времян щастливого владения ее ни ста человек крещеных не было, в краткое время познав истину, оставил свое заблуждение так, что каждой ныне с сожалением и с смехом вспоминает прежнее житье свое (с. 499–500).
Благостной официозности такого рассуждения Пушкин явно не верит. Заключаются пушкинские «Камчатские дела» кратким последним параграфом:
И эта итоговая фраза проясняет во многом пушкинский отбор (в первоначальном конспекте труда Крашенинникова) материала для своей документальной повести. Пушкин отмечал там: