Пушкинский круг. Легенды и мифы

Попытки закрыть окно в Европу начали предпринимать большевики едва ли не сразу после октябрьского переворота. Окончательно завершился этот процесс при Сталине. В сталинских лагерях были известны стихи, написанные будто бы от его имени:

Что Петр сварганил начерно,
Я починил и переправил.
В Европу он пробил окно,
А я в него решетку вставил.

И даже после смерти великого кормчего его верные последователи не теряли надежды на полную изоляцию России от мира. По утверждению фольклора, для этого надо было не так много: «Петр Романов пробил окно в Европу, а Григорий Романов закрыл его… дамбой».

Но наступили другие времена, и значение пробитого Петром единственного окна в Европу еще более возросло и расширилось. В начале 1990-х годов на многотысячных митингах на Дворцовой площади звучали лозунги в поддержку требования Литвы о самоопределении: «Петербуржцы, не дадим захлопнуться литовской форточке в Европу». Тут же рождались новые анекдоты: «Какой самый популярный вид самоубийства?» — «Выброситься в окно… в Европу».

Метафора становилась все более универсальной. «А все-таки хорошо, что Петр I прорубил окно в Европу». — «Главное, чтобы никто не начал рубить окно в Африку — сквозняком может Курилы выдуть». Думается, что этот процесс будет продолжаться. Но главное уже произошло. Мы стали понимать свое место в истории, преодолев груз непомерных претензий и амбиций, полученных в наследство от советской власти: «Здесь нам природой суждено в Европу прорубить окно!» — сказал Петр I. — «Майн херц, — осторожно проговорил Меншиков, — на два окна занавесочек не хватит».

В заключение надо сказать, что значение Петербурга в истории современной России уже давно переросло смысл, некогда заложенный в знаменитую метафору. Сегодня это далеко не только окно, через которое Россия 300 лет заглядывала в Европу. В 2004 году на встрече с группой депутатов законодательного собрания Петербурга Папа Римский Иоанн Павел II заявил, что «Петербург — это ворота, ведущие в великую страну — Российскую Федерацию». Вполне возможно, что найденное Папой удачное сравнение «ворота в Россию» очень скоро превратится в новую метафору, ничуть не менее сильную и значительную, чем «окно в Европу».

Это обстоятельство для Петербурга имеет особое значение, потому что Петербург, по общему признанию, до сих пор является самым европейским городом в России, а значит, и важнейшей точкой соприкосновения страны со всей остальной Европой. Что так остро чувствовал и понимал истинный петербуржец Пушкин еще в 1833 году, когда писал свою «петербургскую повесть».

Последним пушкинским подарком петербургскому городскому фольклору стало знаменитое стихотворение «Я памятник себе воздвиг нерукотворный». Пушкин написал его в августе 1836 года, но впервые оно опубликовано только после смерти поэта. И в редакции Жуковского. Несколько десятилетий, пока не нашлись подлинные черновики Пушкина, читатели были уверены, что «собственный памятник» поэт ставит выше «наполеонова столпа», то есть выше Вандомской колонны, установленной в Париже в честь французского императора:

Я памятник себе воздвиг нерукотворный,
К нему не зарастет народная тропа,
Вознесся выше он главою непокорной
Наполеонова столпа.

Наконец справедливость была восстановлена. Но ясности от этого стало еще меньше. Да, вместо «Наполеонова столпа» в стихотворении должно быть: «Александрийского столпа». Но что при этом имел в виду Пушкин, остается еще более непонятным. С чем сравнивал поэт «собственный памятник»? С одним из семи чудес света — Фаросским маяком вблизи города Александрии, который с давних времен зовут Александрийским и высота которого, согласно преданиям, равнялась около 140 метров, или Александровской колонной, воздвигнутой в Петербурге в честь победителя Наполеона Александра I? С точки зрения правильного русского языка речь в стихотворении должна идти исключительно о Фаросском маяке, потому что слово «Александрийский» не может быть произведено от имени «Александр», а только от названия города «Александрия».

Но если следовать примиренческой логике Жуковского, сменившего «Александрийский столп» на «Наполеонов», то надо признать, что его ассоциации от прочтения пушкинского варианта однозначны: Пушкин своею «главою непокорной» вознесся выше памятника самому Александру I. Этого, по мнению Жуковского, допустить было нельзя, чтобы не навредить памяти поэта, как думалось благородному и верному Василию Андреевичу. И он подправил Пушкина.