Пушкинский вальс

   - Лилия Николаевна! – он попытался взять себя в руки и говорить как можно спокойнее, чтобы ненароком не спровоцировать ее. – Послушайте, пожалуйста… Не надо ничего мне рассказывать, хорошо? Не надо открывать мне никаких ваших тайн и секретов – пусть они останутся при вас. Мне не следует их знать, я недостоин того, чтобы вы меня посвящали в свои тайны. Давайте успокоимся… И вы снимете с меня эти веревки, мы выйдем отсюда, я заберу свой саквояж и поеду на станцию. И навсегда исчезну из вашей жизни, вы обо мне никогда ничего не услышите. Давайте поступим так… хорошо?

 - Поедете на станцию? – осведомилась госпожа Гончарова таким тоном, словно они обсуждали программу на предстоящий день. – Да ни к чему это – ночь уже на дворе. А ночью электрички не ходят. И не отвлекайте меня, Владислав Георгиевич: я знаю, язык у вас подвешен неплохо. Однако меня вы не уболтаете. А времени у нас с вами немного – мне еще предстоит немало возни с вами, то есть с тем, что от вас останется. Поэтому не болтайте понапрасну, а лучше внимательно слушайте. Все, что я скажу, имеет к вам прямое отношение.

 - Пожалуйста, развяжите меня, - взмолился Владислав Георгиевич. – Мне очень больно…

 - Вы, наверное, помните, – сказала Лилия Николаевна, будто и не слыша его просьбы, - как в прошлом году, общаясь с вами, я говорила о том, что истинная цивилизация начинается с культуры, прежде всего с культуры общения. Мне тогда казалось, я даже была уверена, что вы понимаете меня. Мне доставляло истинное наслаждение общение с вами! Мне даже казалось, что вот наконец мне встретился мужчина, который по-настоящему чувствует мою душу, понимает мои потребности – вы были галантны, умны, тактичны… Одним словом, производили впечатление культурного человека.В то памятное утро,провожая вас на станцию, я едва не плакала. Я пыталась скрыть свое отчаяние за показной веселостью, и мне вроде бы это удавалось… Знаете, мне тогда не хватило духу предложить вам  переписку – я всегда полагала, что мужчины терпеть не могут писать письма – они считают эпистолярное выражение чувств сентиментальным и старомодным. Нечто подобное я боялась услышать и от вас… Потому трусливо промолчала. А потом, когда в тот холодный ноябрьский день от вас пришло письмо, и я каким-то странным чувством об этом узнала… как будто кто подсказал! Ведь не случайно я тогда оказалась у здания почтамта, не случайно отправилась туда! И там действительно меня ждало письмо… Я признаюсь вам честно – таких прекрасных писем я не получала ни от кого никогда в жизни! Как же я была благодарна вам!

 Госпожа Гончарова прервала свой монолог и взглянула на лицо своего пленника с пристальным вниманием. Владислав Георгиевич чуть слышно постанывал, лицо его сморщилось в гримасе боли, на лбу выступили мелкие капли пота.

 - Вы меня слушаете? – спросила Лилия Николаевна участливо.

 - Господи Боже! – простонал он. – Отпустите меня, и я обещаю вам писать такие письма хоть каждую неделю! Пожалуйста… Я прошу вас…

 - Не говорите глупостей! – строго отозвалась Лилия Николаевна. – Вы слышали о таком понятии, как штамп? То, что вы сейчас сказали, свидетельствует о том, что вы готовы лепить штампы лишь в угоду мне! А я говорю о подлинных письмах, которые несут в себе частицу вашей души. И поверьте: чем больше вы пишете настоящих писем с искренним выражением ваших чувств, тем богаче становится ваша душа…

 - Развяжите мне руки… умоляю, - едва не заплакал Владислав Георгиевич.

 - Я, кажется, просила не перебивать меня! – с раздражением воскликнула Лилия Николаевна. – Пожалуйста, помолчите. Итак, я ответила вам на ваше письмо, и стала ожидать вашего ответа. Я каждую ночь думала о вас! Вы приходили ко мне во сне… Мы танцевали с вами Пушкинский вальс! Как же это было прекрасно! Так волшебно… Я ждала письма, хотя бы несколько строк, написанных вашей рукой! Но письма не было. В какой-то момент я поняла, что жду напрасно…

    Мучительный, сдавленный стон вырвался из груди пленника. Он в бессилии мотнул головой.

 - Развяжите!.. – выдохнул он. – У меня отнимаются руки…

 Госпожа Гончарова уставилась на него холодным и немигающим взглядом.

 - Я знаю, как вам помочь, - сказала она. – Вы говорите, вам больно? Мне следует причинить вам еще большую боль, и тогда вы почувствуете, насколько же вам может оказаться хуже! Это прибавит вам терпения…