Пусть это буду я

Гончар строго посмотрел на Корги и погрозил ему вилкой.

– А как вы относитесь к Брамсу? – поспешил вмешаться Шуйский.

Люся пожала плечами.

– К сожалению, мы не увлекаемся классической музыкой.

– Все-все. – Олег Васильевич замахал руками. – Дадим ребятам поесть. Больше никаких вопросов. А то они испугаются и сбегут от меня.

И все тут же, как по мановению волшебной палочки, переключились на собственные разговоры.

Обсуждали жару, грохочущие машины, разгружающиеся рано утром у соседнего дома, депрессивность последней книги Уэльбека, зерновой хлеб из новой пекарни на углу, «Мастера и Маргариту» в постановке Виктюка и пребывание Демиса Руссоса в захваченном ливанскими террористами самолете.

Люся осторожно разглядывала писателя. Немного суетливый и разговорчивый, однако слушать умел и, когда кто-то говорил, мог запросто замереть с открытым ртом. Курносый нос придавал ему добродушный вид, а темные любопытные глаза следили за всем внимательно и цепко.

Люсе он показался приятным, легким в общении человеком, и она порадовалась, что им с ним повезло.

Козетта заходила несколько раз: заменила грязные тарелки чистыми, принесла блюдо с курицей и картошкой, постояла, уперев руки в бока и слушая, как Шуйский рассуждает об эффективности иммуномодуляторов, громогласно высказалась, что все это чушь, но к столу так и не присела.

И уже в самом конце обеда, когда Магда, пожаловавшись на давление, ушла, а Корги втихую под столом переписывался в телефоне, Олег Васильевич попросил их с братом уделить ему немного времени.

Они проследовали за бесшумно катящимся креслом в комнату, где писатель встретил их в первый раз. На угловой этажерке возле окна стояла большая ваза с бордовыми пионами, и все вокруг утопало в их аромате.

Гончар подъехал к двери между шкафами и, раскрыв ее, пропустил ребят вперед.

Здесь было темно, но не мрачно, яркие солнечные лучи, проникая сквозь неплотно задернутые шторы, рассекали комнату на несколько частей.

В глубине стоял массивный письменный стол, заваленный книгами и бумагами, а вдоль стен, словно в музее, расположились невысокие комоды, уставленные необычными, похожими на антиквариат вещицами вроде печатной машинки и больших песочных часов.

– Знаете, что это? – Остановившись напротив одного из комодов, Олег Васильевич кивнул на вертушку с иглой.

– Патефон? – предположил Коля.

– Ну почти. Это проигрыватель. Условно говоря, усовершенствованный патефон.

– Можно посмотреть? – Коля кивнул на пластинку.

Гончар аккуратно достал из розового бумажного конверта с изображением микрофона виниловый диск и зажал его между раскрытыми ладонями.

– Держать нужно вот так, ведь если пальцы попадут на дорожки, останется жирное пятно – и игла будет спотыкаться.

Коля осторожно взял у него из рук пластинку и надел на металлический штырек вертушки.

– Раритет, – с чувством сказал он.

Гончар довольно рассмеялся.

– У меня этого раритета полон дом.

Мелодичная легкая песенка на английском языке годов шестидесятых или около того наполнила комнату.

– Don’t take this heaven from one. If you must cling to someone, – подпел Олег Васильевич высоким голосом. – Now and forever. Let it be me… Любимая песня моей сестры Оленьки. Кто ее только не исполнял! И Эверли Браверз, и Нэнси Синатра, и Шер с мужем, и Том Джонс, и Боб Дилан, и Хулио Иглесиас, и даже сам Пресли, Демис Руссос. Но на самом деле песня французская. Я пишу под нее новую книгу. И собираюсь так и озаглавить ее, потому что эта книга, как и песня, о верности сделанного выбора.

Заметив, что Люся разглядывает на стене одну из картин, Гончар поспешил к ней.

– Эта картина называется «Ежевичные сны». Мне ее подарила одна коллекционерша. Сказала, что она принесет мне вдохновение и бессмертие. Ты когда-нибудь задумывалась о том, что бессмертие возможно?

Люся пожала плечами, не понимая, при чем тут сны. На картине был лишь однотонный прямоугольник цвета ягодного мороженого.

– Вроде нет.

– Ну понятно. – Он весело махнул рукой. – В ваши годы о таком не думают. Но согласись, мы же действительно слишком привязываемся к своей физической сути и совершенно забываем про содержание. А оно, хоть и подвержено временны́м изменениям, разрушается совершенно иными способами.

И тут же, покосившись на Колю, писатель неожиданно громко расхохотался.

– Не пугайтесь! Вам не придется со мной скучать. Я только с виду старый, нудный и дурной, но со мной может быть интересно.

– Я и не думал пугаться, – встрепенулся Коля. – У вас удивительный дом.

– Садитесь. – Олег Васильевич указал на софу с изогнутой спинкой под окном. – Давайте перейдем к делу. Знаете, почему я позвал вас сюда?

– Вы пишете книгу, – ответила Люся, опускаясь на софу рядом с братом.

– Верно. Я написал около двух десятков книг, но самую главную все время откладывал на потом. Больше откладывать некуда.

– Вы больны? – вежливо поинтересовалась Люся.