По крайней мере, эта стадия испытаний закончена. Осталось выжать из Хадижи признание вины и устроить сцену. Потому что сцена, конечно, неизбежна — об этом Юнис позаботится. Вот только устраивать сцену
Юнис села ждать, успокаиваться и стараться подготовить методу действий. Но, вынырнув в облачке пара, облаченная в неглиже из атласа с норкой, в наступление пошла Хадижа. Визжа по-испански, она обвинила Юнис в том, что та думает только о себе, привела ее во дворец Бейдауи и опозорила ее перед двумя десятками людей — сама отключилась, а ее вынудила не только выпутываться из невероятно унизительной ситуации, но и обустраивать наилучшим образом вывоз своего распростертого тела. Юнис и не пыталась возражать. Все это была истинная правда, только она об этом прежде не думала. Однако признать подобное — значит лить воду на мельницу Хадижи. Ей было любопытно узнать, как Хадиже удалось вывезти ее из дворца и вернуть в гостиницу, но она не спрашивала.
— Какой стыд для нас! — кричала Хадижа. — Какой позор ты навлекла на нашу голову! Как нам теперь встречаться с сеньорами Бейдауи после этого?
Несмотря на бальзам, пролитый на ее душу этим употреблением местоимения во множественном числе, Юнис вдруг посетила ужасная мысль: может, полученная записка имеет какое-то отношение к ее поведению во дворце Бейдауи; кто-нибудь из братьев придет деликатно ей сообщать, что гостеприимство его дома отныне не распространяется на нее и мисс Кумари.
Наконец очень тонким голосом она сказала:
— Где ты провела ночь?
— Мне еще повезло, у меня осталось несколько друзей, — сказала Хадижа. — Пошла и там переночевала. Я не желала иметь ничего общего с этой катавасией. — Она это назвала
— Но что я
—
Разговор тянулся сквозь убывающий свет, пока Хадижа, чувствуя, что теперь определенно одерживает верх, не зажгла свечи на каминной полке, не отошла и не встала перед зеркалом, где немного задержалась, любуясь собой в неглиже.
— Я красиво в этом выгляжу? — наугад спросила она.
— Да-да, — устало ответила Юнис и добавила: — Дай-ка мне вот эту бутылку и стаканчик с ней рядом.
Но прежде чем подчиниться, Хадижа была настроена не отходить от темы, которая ее занимала.
— Тогда я оставлю себе?
— Хадижа! Мне наплевать, что ты станешь с этим делать. Зачем ты вообще меня спрашиваешь? Ты же знаешь, что́ я тебе сказала насчет моих вещей.
Хадижа и впрямь знала, но ей хотелось услышать, как оно повторено насчет этого конкретного предмета одежды, — чтобы потом не возникло возможных недоразумений.
— Ага! — Она запахнулась в неглиже потуже и, по-прежнему глядя через плечо на свое отражение, принесла Юнис бутылку «Сухого Гордонова» и бокал. — Я очень счастливая, — доверительно сказала Хадижа, перейдя на английский, поскольку тот был языком их интимности.
— Да, я бы сказала, — сухо сказала Юнис. Она решила не переодеваться, чтобы принять месье Бейдауи. Семь часов — рано; формальнее одеваться не обязательно.
Чтобы устранить любую возможность того, что Хадижа увидит его в «Метрополе», Тами заставил ее дать ему слово, что она с ним встретится в семь в вестибюле кинотеатра «Мавритания», который был в добром получасе ходьбы от гостиницы. Поначалу она сопротивлялась, но кнут по-прежнему оставался у него в руке.
— Она тоже захочет пойти, — жаловалась она. — Она меня одну не пустит.
— Это очень важно, — предупредил ее он. — Если постараешься — найдешь способ.
Теперь ей предстояло объявить об этом Юнис, и она была в ужасе. Но странное дело: когда она сообщила, что перед ужином сходит прогуляться и вернется около восьми, Юнис с виду просто на миг удивилась и сказала:
— Значит, жду тебя к восьми. Не опаздывай.
Согласие Юнис в этот момент имело две стороны: она чувствовала, что наказана мыслью о своем поведении накануне вечером, и уже задавалась смутным вопросом, как не подпускать Хадижу к грядущему разговору с месье Бейдауи. Ей казалось неразумным давать ему возможность слишком близко ее рассматривать.
Спрятавшись между куривших
—