Пусть не сошлось с ответом!.. Присутствие духа

Через минуту, когда он смотрел им вслед, от последней шеренги отделился человек, мгновение постоял на месте и, пошатываясь, продолжал идти. Расстояние между ним и последней шеренгой, однако, не сокращалось. Тогда конвоир ударил его автоматом дважды подряд; во второй раз - уже упавшего на мостовую. Не раздалось ни стона, ни вскрика, и Воля понял: «Убили!» - и завопил, во всю мочь разевая рот, оглушая себя этим воплем, в котором был не только ужас, но, как ни странно, зов. Он звал, как если б могли появиться люди, милиция, «скорая помощь»…

Немец, убивший пленного, неторопливо поворачивался вокруг своей оси - он искал источник шума - и через секунду наткнулся бы взглядом на Волю, а Воля увидел бы его лицо. Но тут сзади на Волин затылок легла чья-то рука, пригнула его голову к асфальту в бороздах и ячеистых вмятинах от танковых гусениц, и он услышал над собою знакомый как будто голос, обещавший по-немецки, что задаст ему - «этому мальчишке, этому дурню» - хорошую трепку.

- Ну, я тебе всыплю! - сказал затем тот, кто держал его, по-русски, и теперь Воля почти уверен был, что узнал голос Леонида Витальевича. Посмотреть вверх он не мог - сильная рука не давала ему разогнуться, - но белые парусиновые полуботинки и светло-серые брюки он вроде бы узнавал…

- Пустите, Леонид Витальевич, - попросил он, плохо соображая, что происходит.

- Негодяй! Бездельник! - отвечал Леонид Витальевич (теперь уж наверняка он!) и сейчас же выкрикнул эти слова по-немецки. После чего потащил Волю за собой, и тот чуть ли не на карачках должен был за ним поспевать. Немец смеялся им вслед, довольный…

Они свернули в переулок, потом в какой-то двор, и только тогда Воля смог распрямиться во весь рост и окончательно удостовериться, что схватил его Леонид Витальевич.

- Сожалею, если помял вас немного, - сказал ему учитель. - Разумеется, вынужденно. Мне показалось, немец мог выстрелить, мог вас, м-м… сотоварищам поручить. Не думаю, чтобы мне почудилось. Я это почти инстинктивно - представил вас мальчуганом-озорником, настигнутым свирепым учителем… Учителем прусского, что ли, образца. А?.. Это вышло у меня?..

У Леонида Витальевича появилась одышка, он смолк, потом продолжал решительно:

- Вам нужно как можно реже выходить из дому. Затворничество тягостно, но надо к нему себя приучить, уйти с головой в книги, заняться самообразованием - иначе вы пропадете! Прогулки придется на время отменить, ничего не поделаешь. Внушите себе, что добровольное затворничество лучше вынужденного, не говоря уж о… Ну, куда вы сейчас шли?

- К Рите Гринбаум, - ответил Воля так, будто это разумелось само собой. (К кому же еще он мог идти?) - Не нужно было, по-вашему?

- Нет, следовало, - быстро, твердо сказал Леонид Витальевич. - Это необходимо. Если позволите, я с вами…

Все обрадовались им - Рита, Аля, их мать, которая раньше бывала холодна к Воле: она желала, чтобы друзья дочерей были непременно старше их (Воля даже знал на сколько - на четыре-пять лет), а он был моложе. Но сегодня, оторвавшись от шитья, она сначала Леониду Витальевичу, потом Воле сказала:

- Очень приятно вас видеть. Спасибо, что пришли. - И голос у нее был не просто приветливый - растроганный.

- Нас не за что благодарить. Нам просто хотелось вас проведать, - ответил Леонид Витальевич.

- Есть за что! - возразила мать Риты с силой. - Пожалуйста, не будем об этом говорить! Извините, я сейчас закончу работу… - Продолжая, как казалось Воле, что-то латать, она жестом подозвала Алю и, когда та наклонилась к ней, прошептала ей на ухо, как жаркий секрет, по так, что и гости все-таки услышали: - Поставь на стол чай и варенье!..

- Какое?.. - спросила Аля, заслоняя рукою свои губы и ухо матери.

- Лучшее! То, что оставлено на черный день…

Аля вышла, и Воля, глядя на осунувшуюся Риту с той пристальностью, которой она, бывало, шутливо пугалась («По-моему, ты во мне высматриваешь какие-то изъяны. Нет?»), а теперь не замечала, сказал, чтобы увидеть ее улыбку:

- У мамы в буфете, когда я маленький был, несколько банок варенья стояло, но она мне не давала, всё говорила: «Это на черный день». Вот раз я стою, вздыхаю, а мать спрашивает: «Чего вздыхаешь?» Я ей говорю: «Жду, жду… Хоть бы скорей этот черный день наступил! Мам, скоро он или не скоро?»

Рита улыбнулась, но не потому, что ей было смешно, а лишь потому, что Воля - она видела - ждал этой улыбки.

- И вот он для нас наступает, - сказала Ритина мама, как бы отвечая на Волин рассказ или заканчивая его. Она перекусила нитку, воткнула иголку в подушечку и, аккуратно расправив, протянула Рите платье с желтой шестиконечной звездой. - Возьми. Я сделала так, что потом легко будет спороть. Платье не испорчено.

- Мамочка, я в нем не выйду! - вскрикнула вдруг Рита. - Ну как я в нем выйду?! - В голосе ее звучали в одно время страдальческие и капризные нотки.