Пусть шарик летит

Мало-помалу он начал снова различать голоса птиц и лай собак. Кричали ребята. Никогда раньше их голоса так не звучали. В них слышались свобода и ветер широких просторов. Они были как величественный гимн, который он так и не научился петь. Всегда остается слушателем, всегда в стороне, всегда один. Не может он исполнять эту музыку с чувством, с каким исполняют ее все. Теперь, кажется, сможет.

Под сводом из фруктовых деревьев ничего не появлялось. Было пусто. Как в аквариуме, который опорожнили и перевернули. Как в аквариуме, из которого подросших рыб перенесли в ручей и выпустили на свободу. Посмотреть бы на этих рыбешек, одуревших от огромных масс воды, — километры и километры вверх по течению, километры и километры вниз по течению, а они свободны плыть, куда захотят. А может, это похоже на птенца попугая, впервые выпущенного из клетки. Взобрался на верх клетки, прижимается к ней. Трусит, пытается вернуться. Птица — всего лишь птица, рыба — всего лишь рыба. Джон Клемент Самнер — мальчик.

Мама уехала. Не вернулась.

Его словно натерли прохладными благоухающими маслами.

Джон посмотрел сквозь листву на небо. Он любил небо. Над головой прошумела стая вспугнутых скворцов. И ему казалось, что каждая птица уносит с собой звенья порванной цепи, сковывающей его с рождения. Он почти видел, как рвется эта цепь, почти чувствовал.

В этот удивительный момент его охватило сильнейшее возбуждение и в то же время спокойствие и удовлетворение. Ничего подобного он не испытывал никогда. Нервной дрожи как не бывало. Он весь — как вечернее морс: ни ветерка, ни волн, ни бурунов неудовольствия.

— Летите же, птицы, летите! — кричал он.

И каждое уносимое звено было чем-то, что ему строго-настрого запрещали — или мать, или отец, или взрослые братья, или врачи, или сиделка, или учитель, или полицейский.

«Не забывай, что ты не такой, как другие дети. Ты никогда не можешь быть уверен, что твое тело станет тебя слушаться. В твоей болезни никто не виноват. В этом нельзя никого винить, и уж, конечно, тебя самого. Мы должны научиться жить с этим. Есть вещи, на которые можно не обращать внимания, и все обойдется. Но не в твоем случае. Могут возникнуть серьезные осложнения. Ребята иногда ожидают от тебя слишком многого. Невольно они могут вовлечь тебя во что-нибудь опасное. В то, что опасно даже для них, а для тебя вдвойне».

«Тебе нельзя колоть дрова и пользоваться пилой, забивать гвозди и раскачиваться на брусьях; ездить на велосипеде и ввязываться в драку; играть в футбол, крикет и в разные быстрые, шумные и грубые игры — это может тебе повредить. Нельзя быстро бегать — ты можешь упасть. Нельзя подходить к краю скалы и взбираться на деревья и лестницы — ты можешь потерять равновесие. Тебе нельзя играть со спичками, нельзя подходить к кипящей воде…»

«Конечно, очень многое ты можешь, и мы должны быть за это благодарны, не правда ли? Прежде всего, ты не ходишь в специальную школу. Ты можешь плавать на мелководье, если рядом есть кто-нибудь из своих. Можешь ходить на рыбалку с друзьями, если кто-нибудь из них готов наживлять для тебя крючок. Можешь совершать приятные прогулки с разными людьми. Можешь вести счет для футбольной команды и команды, играющей в крикет. А это очень важное дело. Ты можешь радоваться красоте окружающего тебя мира. Читать книги, смотреть телевизор, слушать музыку, собирать разные коллекции. И у тебя потрясающее воображение. С таким воображением ты можешь практически все на свете. Переплывать самые широкие реки, участвовать в самых скоростных гонках, подниматься на самые высокие вершины. И поверь, мальчик, приключения, которые мы переживаем в своем воображении, в конечном счете куда увлекательнее тех, что выпадают на долю нашего тела».

Какой вздор все эти взрослые разговоры, все эти взрослые объяснения. Как все это может ему нравиться? Даже когда они рассуждают о том, что он действительно может, то говорят таким тоном, словно речь идет о приступе зубной боли. А когда он и вправду дает волю своему воображению, это кончается криком: «Джон Клемент Самнер, ты меня своим воображением прикончишь!»

Его от этих разговоров тошнит. А они думают, что ему приятно, гладят его по голове, называют хорошим мальчиком (замурлыкать ему, что ли?), обнимают за плечи, улыбаются, говорят, что он замечательный мальчик, умный, храбрый. Но все это сводится к одному: он — другой, можно сказать, ни к чему не годный, источник непрестанного беспокойства для всех, не целый мальчик, а мальчик наполовину. Странный маленький объект, известный под именем Джон Клемент Самнер, с которым надо обращаться осторожно, как с треснувшим яйцом.

Иногда ему кажется, что он взорвется — ба-бах! И кому-то придется быстро заметать веником тысячи мелких осколков.

Пора бы им догадаться, что он целый мальчик, но связанный по рукам и ногам. Что он — молодой лев в цепях, орел с подрезанными крыльями. Что это они заточили его тело в тюрьму. Герой, как Херб Эллиот, Эдмунд Хиллари или, может, сам Геркулес?[3]