Пусть всегда будут танки

Да, тогда нас в первый раз так назвали официально. Мы были очень горды получить эту высокую награду. Мы прошли длинный путь до нашей первой победы на Луне, и мы не питали надежд, что дальше окажется легче и можно будет расслабиться и почивать на лаврах. Кстати, наше название – «Единство» – с годами затерялось в томах засекреченных документов. Такое впечатление, что в перестройку крысы и мыши съели именно те бумаги, в которых шла речь о «Единстве». Обидно, но сейчас не об этом.

Церемонию посетил также Черников, он привез нам пламенный привет от Сергея Павловича и подарок от сотрудников «ОКБ-1» – выточенный из кости какого-то доисторического зверя лунный танк с сидящим на броне космонавтом.

У Янсонса случилась форменная истерика, которую сопроводил ряд безобразнейших сцен. К счастью, их свидетелями оказалось не очень много народа.

– Вы были первым блином, который комом! – Маленький, красный от негодования, брызгал он слюной на спортивную кофту Прокофьева. Дело снова было в буфете. – У вас вечно ничего не получалось! Мы всегда вас били на тренировках, и ни разу вы не победили!

– Марис, ну что ты в самом деле! – журили мы с Апакидзе командира «Красного Прорыва». – Не лезь в бутылку! Придет время, получишь и ты свою награду!

– Посмертно, – ляпнул сидящий за дальним столиком Дорогов, а Горобец встопорщил усы и загоготал.

– Да вы промахнулись на полсотни километров! Вы подбили два танка, один из которых был не боеспособен! Вы не сможете поучаствовать ни в одном крупном сражении, «танковый кулак» сметет врага до того, как вы доползете до места назначения!

Мы с Апакидзе переглянулись.

– Э-эх, – вздохнул штурман, – напрасно мы откровенничали с нашим латышским стрелком. Видишь, какой он на самом деле.

– Самим-то не стыдно, что награду получили за х…? – прошипел напоследок Янсонс и удалился, громко хлопнув дверью.

В конце семидесятых, до принятия моратория на ядерные испытания на видимой стороне Луны, американцы превратили Залив Радуги в полигон. Взрывали там что попало. Бывало, выйдешь ночью на улицу, посмотришь вверх, а на Луне словно огонек электрической сварки мерцает. От «недописанной римской цифры «двадцать четыре» там ничего не осталось. Порой часами сижу в Гугл Мун, надеясь найти хотя бы одну колею от нашей «Осы», но все безрезультатно. Ни следа, только спекшийся грунт.

Настало время, и мы вывели «Осу» из спячки. С танком все было в порядке. Как и после инцидента с затмением, ему понадобилось время, чтобы зарядиться, а потом он продолжил пожирать километры лунной пустыни своими гусеницами.

В те мартовские дни мы не подозревали, что наше «Единство» висит на волоске и истерика Янсонса – это как собачий вой накануне землетрясения. Что-то чуял очкарик, мы тоже чуяли. Но мы были слишком заняты и обеспокоены танком на Луне, чтобы замечать, как вокруг нас сгущаются тени здесь, на Земле, в гарнизоне, ставшем вторым родным домом. За весенним пением скворцов, за сырым теплым ветром не чувствовался гангренозный смрад подступающей беды.

Очередная упавшая костяшка домино в цепи – поклонник иностранщины и худрук ансамбля местного дома офицеров – Сашка Шувалов. Стали мы замечать, что он частенько уединяется, достает какие-то смятые бумажки и черкает в них карандашом, торопливо и тихо нашептывая. Как-то он с головой углубился в свою «бухгалтерию», а мы с Дороговым незаметно подсели к нему поближе.

– Одна «Оса», восемь километров в день, две «Осы» – шестнадцать – двадцать километров в день, три «Осы» – двадцать четыре – двадцать пять километров…

Я поглядел на Дорогова и уважительно хмыкнул, мол, мужик вникает в наше дело, переживает небось, как мы там, на Луне. А Дорогов лишь прижал палец к губам, мол, помолчи.

– Вторник – два «Хаунда», двадцать километров, – продолжил Шувалов черкать карандашом. – Среда – два с половиной «Хаунда» по десять кэмэ каждый, а в четверг – четыре «Осы»… это мырмально? – спросил он себя, почесал за ухом, а потом довольно подытожил: – Никак не мырмально…

– Санек, ты чего? – опешил я.

Шувалов вздрогнул, встревоженно огляделся, точно неожиданно пришел в себя. Затем судорожным движением скомкал бумажки и сунул их в карман брюк.

– Что это у тебя? – строго спросил Дорогов.

– Ноты! – соврал Шувалов раздраженным тоном. – К Первомаю концерт готовим. И вообще, – он бросил на нас гневный взгляд, – у меня сейчас обед.

– Так иди обедай, – тихо сказал ему Дорогов.

Шувалов вскочил и почти бегом кинулся к выходу.

– Как бы не напорол нам боков. – Дорогов задумчиво глядел офицеру вслед. – И доложить – вроде как некрасиво. А не доложить… черт! – Он поджал губы.

– Сашка что, тронулся? – Я тоже был в растерянности. Впрочем, я в те дни себя ловил на том, что начал некоторые мысли проговаривать вслух. Все проклятое нервное напряжение, прибавьте к этому неожиданную награду и постоянное шипение Янсонса за спиной. Испытания на прочность продолжались, они даже становились все более изощренными.

– Я же не доктор, – пожал плечами Дорогов. – Но, согласись, поведение странноватое. Надо бы за Сашкой присмотреть, чтоб чего-нибудь не учудил.