Пустая

Чайка ничего не ответила. Конечно, я помнила, что птицы не умеют говорить, – и все-таки теперь одиночество ощущалось еще острее.

– Позволь представиться, – сказала я, решив, что, если пошучу – пусть даже никто, кроме чайки, не услышит, – мне станет легче. – Меня зовут…

И тут я поняла, что не помню своего имени… Как и многого другого. И если названия всего, что я видела вокруг, постепенно всплывали в памяти, то собственное имя оставалось чернеющим провалом.

– Я сейчас вспомню, – заявила я чайке. – Только…

– Не старайся. – У меня за спиной хрустнула ветка, и чайка тут же подпрыгнула, тяжело взмахивая крыльями, и полетела в сторону моря.

Я обернулась. Человек, стоявший у меня за плечом, появился будто из ниоткуда. Одет он был еще хуже, чем я: его серый балахон был весь в прорехах и потертостях. В сумке через плечо, судя по запаху, лежали сухие водоросли. Он был босым – видимо, морская прохлада была ему нипочем.

Я смутно помнила, что люди должны выглядеть иначе. У людей не должно быть таких кроличьи-алых глаз, белоснежных волос, прозрачной кожи. И с чертами лица было как будто что-то не так – они ускользали от взгляда, казались слишком тонкими, слишком простыми… Впечатление создавалось такое, будто, лепя это лицо, кто-то руководствовался самыми нейтральными представлениями о том, как должен выглядеть человек. Это делало стоявшего передо мной мужчину не уродливым, а скорее… безликим. Ни родинок, ни шрамов; в лице – идеальная симметрия. И рот, и нос, и глаза, окрашенные белыми ресницами, с белыми тонкими бровями над ними, – все усредненное, никакое.

– Здравствуйте, – пробормотала я, делая маленький шаг назад. В конце концов, я не могла знать, чего ожидать от этого человека. – Как вас зовут?

Человек нахмурился:

– Ты, видно, только пришла в себя, так, что ли, да?

Я неуверенно кивнула.

– Вот уж повезло так повезло, – пробормотал он. – Удивительное совпадение. Ладно… Можешь звать меня Никто. Неплохое имя, а? Тебе придется придумать себе другое. Это занято. Я сам его выдумал.

– О, – осторожно отозвалась я. – Понятно. Хорошо. – Я подумала, что у Никто определенно не все дома, – впрочем, сейчас и я была немного не в себе.

Но он мог помочь мне. Может быть, даже знал, что именно со мной произошло – и кто я такая.

– Что ж, – сказал он, поправляя сумку, – идем со мной, раз так. Пустышки должны помогать друг другу, а? Но только если от тебя не будет проблем, – вдруг добавил он. Вид у него стал обеспокоенным, а голос зазвучал почти умоляюще. – Ведь не будет, а?

– Нет-нет. Конечно, не будет.

– Вот и хорошо. – Никто впервые улыбнулся, отчего лицо его стало еще более странным, а потом поманил меня за собой. – Тогда пошли.

И я побрела за ним в сторону леса. Некоторое время мы шли плечом к плечу, но потом узкая тропинка, петлявшая среди тощих сосен, вынудила меня пойти за ним следом. Двоим здесь было не разойтись. Может, кроме Никто, здесь никто и не ходил?

Мы шли, должно быть, с четверть часа – я вспомнила, что кроме часов бывают секунды, минуты и дни, – а потом свернули за невысокий кустарник, скрывающий еще одну тропу, уже прежней.

Никто начал напевать – я вздрогнула от неожиданности. В его песенке не было слов, только мотив, и он тянул его на одной высокой, тоскливой ноте. Было в этом что-то безнадежное, тревожное. Я старалась не слушать.

В общем, мне было на что отвлечься. Вот бурая птичка – листвянка. Темно-синий лоскуток, плавно спикировавший откуда-то сверху и растворившийся во мраке, – летучая мышь. Длинное черное создание, мелькнувшее в траве, – змея. Я успела почувствовать ее запах – отвратительный, как и она сама, – и содрогнулась.

– Зловонные создания, – сказал Никто, не оборачиваясь, – эти змеи, да?

Ступая на несколько шагов впереди меня, бубня свой монотонный мотив, он почувствовал запах змеи в траве – или услышал шуршание – и безошибочно определил его источник?

– Кто вы такой?

Он погрозил мне пальцем через плечо:

– Не так быстро, маленькая пустая. Не все сразу! Любопытство! Любопытство! Любопытство еще никого не довело до добра, что бы там ни твердили служители Отпустившего.

Я сразу почувствовала, что, если бы Никто решил записать свои слова, «Отпустивший» был бы написан с заглавной буквы…

И тут же я вспомнила о буквах. Я определенно умела писать и читать, но, как ни силилась, пока не смогла бы назвать ни одной прочитанной книги. Будто устав от усилий, заболела голова.

Как-то внезапно из-за кустов на нас выпрыгнула хижина. Невысокая и покосившаяся на один бок, с глиняными стенами, увитыми ползучими растениями, которые почти полностью скрывали ее от посторонних глаз, с видавшей виды соломенной крышей и темным остовом того, что когда-то было изгородью. Я заметила, что к паре опиравшихся друг на друга досок привязан пучок пятнистых перьев и тонких птичьих косточек.

– Что это?

– Ох уж это любопытство… – снова пробормотал Никто. – Это оберег. Я собрал его сам. С ним меня не найдут, не найдут… Повезло тебе, маленькая пустая, очень повезло… Ну, хватит глазеть и стоять на пороге. Заходи.