Пустячок, а приятно

Ну, какая же это прелесть — вот так неожиданно подсмотреть самую суть взаимных отношений двух людей! Причем как раз такую их сторону, которую те тщательно пытаются скрыть.

— Ну. Если он бесится, значит, у него проблемы какие-то, — убежденно заметила я.

— Да, конечно, — согласилась со мной секретарша. — Анфиса Дмитриевна, сообщите, пожалуйста, мне ваши координаты! Я вас очень прошу. Олежек скоро придет, я их ему покажу, быть может, он не будет так сердиться… Кстати, это правда, что Ольховский на самом деле жив?

— Конечно, правда, — сказала я. — Он мне звонил сегодня, и мы уже договорились о встрече у меня на квартире. Так что наша сделка состоится и без вашего Должикова! Так ему и передайте.

— Ладно, — печально проговорила секретарша. — Я скажу ему это, не знаю, как он отреагирует. Он какой-то совершенно непредсказуемый последнее время. Так как, вы говорите, ваша фамилия?

— Чусовская, — сказала я.

Это была фамилия моей бабушки, которую и правда звали Анфисой Дмитриевной. На имя бабушки, на самом деле давно умершей, была зарегистрирована вторая моя квартира в этом городе, которую я время от времени использовала или чтобы в трудную минуту скрыться от назойливых знакомых и немного отдохнуть от суеты, или как конспиративную. Вот и теперь я продиктовала секретарше Должикова тот самый номер телефона, что был установлен в бабушкиной квартире, после чего та искренне поблагодарила меня и повесила трубку.

Вообще-то весь этот диалог не сообщил мне ничего нового, кроме того, что Должиков уже после беседы с подследственным Бортниковым успел побывать в своем офисе. Определенно, его немного задел мой визит в его контору в виде наивной дамы предпенсионного возраста, а еще больше мое появление в следственном изоляторе в нормальном виде. Его отношения с секретаршей, и без того отменно стервозные, хотя и с сексуальным подтекстом, теперь особенно обострились. Но после этой беседы я почувствовала себя несколько легче, даже настроение поднялось. В таком вот чуть приподнятом настроении я и отправилась теперь на прием лично к адвокату Должикову Олегу Дмитриевичу.

* * *

Я застала их обоих в приемной. Секретарша сидела за компьютером в напряженной позе, что-то старательно печатая, а сам адвокат стоял возле ее стола и, рассеянно глядя в окно, курил сигарету. Вид у него был, мягко говоря, невеселый, а точнее — озабоченный и усталый, особенно в сравнении с тем, каким самоуверенным и нахальным я видела его в кабинете у господина Шмуйловича. Физиономия Должикова еще более омрачилась при моем появлении.

— Ну, как дела у Бортникова? — бодро спросила я сразу же, как вошла в приемную.

Должиков уставился на меня удивленно и настороженно.

— Николая Пантелеймоновича мы, кажется, оставили вместе, — заметил он весьма агрессивно.

— А разве потом вы не встречались с ним для ободряющей беседы?

Должиков посмотрел на меня откровенно враждебно и ничего не ответил. Снова отвернувшись к окну, он спокойно докурил свою сигарету, потушил ее в пепельнице, потом только снова повернулся ко мне.

— Ладно, пойдемте поговорим, — он сделал приглашающий жест в сторону двери своего кабинета. — Ларик, — обратился адвокат к своей секретарше, — кто бы ни пришел, я занят.

Мы прошли в рабочий кабинет адвоката Должикова, оказавшийся небольшим, но уютным и со вкусом обставленным помещением, отчасти напоминающим жилую комнату в хорошей многокомнатной квартире. Судя по всему, кабинет Должикова с умыслом был сделан «под квартиру» — для того, чтобы клиенты чувствовали себя здесь раскованней и были больше расположены к откровенному рассказу о своих проблемах. Стены кабинета были сплошь уставлены шкафами с книгами, главным образом толстенными томами в твердом переплете и с золотым тиснением на корешках. Однако книги на полках стояли в столь образцовом порядке, что создавалось впечатление, будто их никогда не доставали оттуда и не открывали. Небольшой письменный стол возле окна, украшенный замысловатыми завитками, несомненно, антикварный, был заставлен разного рода безделушками, бронзовыми статуэтками, среди которых стояли старинного вида чернильница и пресс-папье — канцелярские аксессуары, которые, как известно, в настоящее время совершенно вышли из реального употребления. Эти весьма изящные и, наверное, дорогие предметы стояли на столе в столь удивительном порядке, что я совершенно была уверена: за письменным столом никто и никогда ничего не пишет.

И в самом деле, пригласив меня в свой кабинет, адвокат Должиков вовсе не уселся за этот стол, но жестом указал мне на одно из четырех глубоких домашних кресел, что находились на середине кабинета и занимали основную часть его пространства. Сам адвокат опустился в другое кресло прямо напротив меня. Некоторое время смотрел на меня изучающе и с чуть заметной иронической усмешкой на губах. Я пыталась по его лицу понять, что он про меня знает, а что нет, догадывается ли о том, что я знаю о его хобби в качестве гангстера, устраивающего разбойные нападения на квартиры беззащитных женщин.