Пустой амулет

Я волновалась насчет еды, но пока никто из нас не заболел. Самое главное — повар цивилизован настолько, что верит в существование бактерий и тщательно стерилизует все необходимое. В долину Нигера больных не пускают. К счастью, мы можем покупать французскую минеральную воду. Если ее доставка прервется или вода не прибудет вовремя, нам придется пить местную — кипяченую и с халазоном. Все это, возможно, звучит глупо, но здесь становишься ипохондриком. Быть может, тебя удивляет, почему я не описываю город, не рассказываю, как он выглядит. Попросту не могу. Мне кажется, я не сумею быть объективной, то есть после моего рассказа у тебя сложится еще более смутное представление об этом месте. Ты нескоро увидишь работы Тома, хоть он не написал пока ни одного пейзажа — рисует лишь то, что лежит на кухне: овощи, фрукты, рыбу да наброски с туземцами, купающимися в реке. Подожди, пока мы вернемся.

Элейн Дункан — какая-то чокнутая. Представь: спрашивает меня, не скучаю ли я по Питеру. Что у нее вообще в голове творится? Вначале я подумала, она меня подначивает, но потом поняла, что она совершенно серьезно. Наверное, у нее просто такой тип сентиментальности. Она ведь знает, что я пережила и чего мне стоило принять окончательное решение. Она также достаточно хорошо знает меня, чтобы понимать: раз уж я решила выпутаться из этого, значит, я осознала, что больше не могу оставаться с Питером, и, разумеется, не стану колебаться. Она, понятно, надеется, что я жалею о расторжении брака. Боюсь, ее ждет большое разочарование. Я наконец-то почувствовала себя свободной. Могу думать, как хочу сама, и никто не предлагает за мои мысли ни гроша. Том молча работает целыми днями и не следит за тем, говорю я или молчу. Так забавно жить с человеком, который не обращает на тебя внимания и даже не замечает твоего присутствия. Всякие угрызения совести рассеиваются. Это, конечно, очень субъективно, но в таком месте погружаешься в самоанализ.

Надеюсь, ты полностью оправилась от аварии и не переохлаждаешься. Здесь обычно чуть больше ста градусов по Фаренгейту[22]. Можешь вообразить, сколько во мне энергии!

Навеки твоя

Анита

III

Ночи тянулись медленно. Порой, когда она лежала в бесшумной темноте, ей казалось, будто ночь спустилась и так крепко обхватила землю, что дневному свету не пробиться. Возможно, уже наступил полдень, а никто об этом не знает. Люди будут спать, пока темно: Том — в соседней комнате, а Джохара и сторож, чьего имени она не могла запомнить, — в одной из пустых комнат через двор. Эти двое вели себя очень тихо. Рано ложились и рано вставали, и с их стороны дома доносился лишь нечастый сухой кашель Джохары. Аниту беспокоило, что в комнате нет двери. Дверной проем между ее и Томовой комнатами завесили темной шторой, чтобы ее не тревожил свет гудящей газовой лампы. Брату нравилось сидеть в кровати и читать часов до десяти, а ее сразу после ужина всегда клонило в сон, и приходилось ложиться в постель: Анита крепко спала два-три часа, после чего просыпалась и лежала в темноте, надеясь, что скоро утро. Крик петухов вблизи и вдали ничего не значил: они кричали в любое время ночи.

Поначалу ей казалось вполне естественным, что Джохара и ее муж — чернокожие. В нью-йоркском доме всегда жили двое-трое чернокожих слуг. Там она считала их лишь тенями людей, которые не чувствовали себя как дома в стране белых, поскольку не обладали общей с ними историей и культурой и потому становились чужаками поневоле. Однако мало-помалу она стала замечать, что эти люди были здесь хозяевами — знатоками местной культуры. Этого, конечно, следовало ожидать, но она с некоторым потрясением осознала, что реальные люди — чернокожие, а сама она — тень и что даже проживи она здесь весь остаток жизни, ей никогда не понять, что же творится у них в головах.

IV

Дорогая Элейн!

Я должна была написать тебе давным-давно, как только добралась сюда, но последние пару недель мне нездоровилось — впрочем, не физически, хотя плоть и дух неразделимы. Когда я подавлена, в моем теле все, похоже, выходит из строя. Наверное, это нормально, а может, и нет. Бог его знает.