Пустой человек

Ага! Вот и место, обозначенное закорючкой на плане. Только вот… Если домики хотя бы напоминали ракеты – и черт с ними, что они ими не были – то этот… Это… В общем, ближе всего к загадочному сооружению подходило слово «хрень». Высотой с трехэтажный дом, хрень имела вид разорвавшейся в неумелых руках снарядной гильзы.

Когда-то, несомненно, цилиндрической формы, но только когда-то. Не сейчас.

Эдакий абстрактный стакан, искореженный немалым количеством пороха, весь изогнутый, с пробоинами, неровными щелями, перевитыми то здесь, то там вокруг самих себя лепестками, полосами, крючками и застывшими навсегда языками металла. Да, судя по ржавчине, вся эта штука была железной, но при всем желании понять, что именно перед ним, Толик не смог.

– А дальше что? Внутрь лезть?

Хрень молчала. Кишки Толика, перекрученные от голода и жажды не хуже деталей сооружения, жалобно забурчали. Хоть бы вода здесь была, так тоже нет – и ее не видно.

Он обошел хрень по кругу. Что сказать – забраться внутрь можно, вон там дыра подходящая, и левее еще есть. Правда, повыше, но, если залезть по скрученному в спираль листу – дотянется. Вопрос в другом: зачем ему туда. Толик стащил с головы полотенце и повязал на шею. Скоро совсем похолодает, судя по всему, хоть как-то греться надо.

– Ладно… Выполнил я ваш квест, хрен с вами! Но дальше что делать?

Он даже достал карту из кармана – чем черт не шутит, вдруг какие еще указания появились? – но ничего нового не обнаружил. Снова обошел разодранный неведомыми силами трехэтажный стакан. Мыслей не было. Вообще.

За стакан воды Толик сейчас смело продал бы почку. Желательно, чужую, но если жажда затянется, встанет вопрос и о своей.

Со злости скомкал бумажку и выкинул ее в траву, что было явной ошибкой. Темневшее над головой небо словно треснуло, сжалось, падая острыми углами на Толика. Где-то вдалеке послышался гул, в превратившиеся невесть во что вечерние облака, теперь мятые, какие-то граненые, взлетели давешние ракеты. Как подожженные чьей-торукой шутихи, они всем десятком ударились в небо, с грохотом и звоном, отскочили обратно, изменив направления полета, начали кружиться безумным фейерверком, рассыпая искры, разваливаясь на части, падая прямо на Толика.

Парень присел от неожиданности, потом бросился к сооружению, стараясь укрыться от небесной вакханалии. Но в ужасе закричал: железная абстракция ожила, теперь она тянулась к нему, впивалась острыми обрезками листов в тело, рвала на части. Внутри нее что-то пульсировало и чавкало. Толик захлебывался от боли, но уже не мог вырваться, его затягивало внутрь. А с неба на голову падала ревущая, дымящаяся, огненная смерть. И еще неизвестно, что было хуже – обломки ракет или всасывающая в себя ожившая чертовщина, щерившаяся провалами и дырами, тянущая железные когти к горлу.

Живая и голодная.

Небо напоминало сейчас не привычную гладь, а нечто вроде модной машины Tesla Cybertrack – сплошные углы, складки, сходящиеся поверхности. Чужая логика и другая геометрия. А внизу повсюду была кровь. Толик взвыл напоследок, падая в оскаленную пасть. Мокрые остатки джинсов липли к ногам, один шлепанец улетел куда-то, а красное полотенце, казалось, норовило перетянуть шею намертво, задушить, опередив ожившую хрень. Кричать сил не было.

Толик хрипел и сучил ногами до последнего, пока совсем не выбился из сил.

. . .

Когда поезд миновал Липецк, Степан Сергеич потянулся, прислушался к себе, но пошел, не обращая особого внимания на шум из тамбура. Постоял, подслеповато щурясь – опять забыл надеть очки, прислушался. В сортире кто-то бушует, не иначе. Или рядом. Лезть не в свое дело не хотелось, пусть сосед разбирается. Толик молодой, здоровый, вот ему и карты в руки. Но запропал куда–то, час уже не видно.

Сергеич покряхтел, однако в туалет хотелось все сильнее. Придется идти, шум там или не шум. Драться он ни с кем не собирался, не те годы. Открыл дверь и ахнул: никого, но все в крови! Пол, узкая щель окошка, заплеванное зубной пастой зеркало, даже рифленое сидение железного унитаза. Свинью тут резали, что ли… Люди теперь сами как свиньи. Но и отлить надо, не в тамбуре же.

Он сделал шаг через порог и оказался на заброшенном рельсовом полотне. Ни поезда, ни крови, ничего похожего вокруг. Только ветки почти под ногами крест–накрест брошены, пожелтевшие уже, высохшие. И в стороне валяется некая пластиковая ерунда – яркая, как игрушка для малышей. То ли ручка, то ли зубная щетка. Наплевать, что это. Мусор какой–то.

– Охренеть! – честно сказал Сергеич и сунул по привычке руку в карман. Под пальцами зашуршала бумажка. Странно, вроде ничего не клал туда…

. . .

К Воронежу вагон был уже пуст. В перестуке колес на стыках рельсов на столиках позвякивали стаканы, с одной из верхних полок свесилось одеяло, которое некому было поправить. На полу валялись рассыпанные карты, алые червы и бубны на них казались каплями крови, а в сумке Толика размеренно плескалась полупустая бутылка коньяка.