Пустой дом

Продолжая приговаривать, старик вскочил, взял свечу, вывел меня из подвала, вытолкнул за дверь и крепко запер ее за мною. В полной растерянности я поспешил домой, и вы легко можете себе представить, что, потрясенный страшной тайной, первые дни никак не мог нащупать сколько-нибудь правдоподобную связь во всем этом происшествии. Одно было бесспорно: если до сих пор я был в плену каких-то зловещих чар, теперь они действительно от меня отступились. Бесследно исчезла мучительная тоска по волшебному образу в зеркале, и уже вскоре, вспоминая все случившееся, я чувствовал себя как человек, неожиданно ворвавшийся в сумасшедший дом. Не вызывало никаких сомнений, что управитель был приставлен в качестве сурового стража к безумной женщине знатного происхождения, чье плачевное состояние должно было быть скрыто от света. Но каким образом зеркало — и вообще все это колдовство — но дальше — дальше!

Позднее случилось так, что однажды я встретил на званом вечере графа П., который отвел меня в угол и со смехом сказал:

— Вы, конечно, знаете, что тайна нашего пустого дома начинает распутываться?

Я насторожился, но как раз, когда граф собирался продолжить свой рассказ, двери в столовую распахнулись, и все направились к столу. Целиком погруженный в мысли о тайне, которую граф собирался раскрыть мне, я предложил руку какой-то молодой даме и вместе с ней машинально проследовал в церемонном ряду других гостей. Я подвожу свою даму к свободному месту, тут только впервые гляжу на нее и — вижу тот самый образ из зеркала, настолько точный, что никаких сомнений и возникнуть не может. Вы легко представляете себе, что я внутренне содрогнулся, но могу вас заверить, что во мне не шевельнулся даже малейший отзвук той гибельной, безумной страсти, которая целиком овладевала мной, когда мое дыхание вызывало в зеркале чудесный образ.

Должно быть, удивление и даже испуг ясно отразились на моем лице, ибо девушка изумленно посмотрела на меня, и я счел нужным, насколько мог, взять себя в руки и с напускным равнодушием объяснил, что живейшее воспоминание не оставляет у меня сомнений в том, что я где-то видел ее. Короткий, сухой ответ гласил, что это едва ли возможно, ибо она только вчера, и притом впервые в жизни, приехала в ***н. Это в полном смысле слова ошеломило меня. Я умолк. Только брошенный на меня ангельский взгляд прекрасных глаз помог мне оправиться от замешательства. Вы знаете, как это бывает в подобных случаях — осторожно выпускаешь щупальца и потихоньку рыскаешь ими, пока не найдешь точку, которая откликнется на поданный тон. Так я и поступил, и вскоре понял, что рядом со мной — хрупкое, прелестное создание, наделенное, однако, болезенно обостренной психической чувствительностью. Когда разговор принимал более свободный и оживленный оборот, особенно когда мне случалось ввернуть. в виде приправы — вроде кайенского перца — какое-нибудь острое озорное словцо, она хотя и улыбалась, но улыбка эта была какой-то страдальческой, словно от грубого прикосновения.

— Вы что-то невеселы, моя милая, быть может, этот утренний визит. — С этими словами обратился к моей даме сидевший неподалеку офицер, но в ту же секунду сосед поспешно дернул его за локоть и что-то прошептал на ухо, а женщина на другой стороне стола с выступившими на щеках пунцовыми пятнами и с тревожным блеском в глазах громко заговорила о прекрасной опере, которую она видела в Париже и собирается сравнить с сегодняшним спектаклем. У моей соседки брызнули слезы из глаз.

— Ну, разве я не глупое дитя, — обратилась она ко мне. Уже ранее она жаловалась на мигрень, и потому я отвечал непринужденным тоном:

— Обычное следствие нервной головой боли. Лучше всего помогает веселый дерзкий дух, пенящийся в этом напитке поэтов.

С этими словами я налил ей в бокал шампанского, от которого она сперва отказывалась. Она пригубила его и взором поблагодарила меня за такое истолкование ее слез, которых не могла скрыть. Казалось, она внутренне просветлела, и дальше все пошло бы хорошо, если бы я напоследок не задел невзначай стоявший передо мной бокал английского стекла, так что он издал пронзительный резкий высокий звук. Тут моя соседка смертельно побледнела, да и меня тоже охватил внезапный ужас, ибо звук этот напомнил мне голос безумной старухи в пустом доме.

Когда подали кофе, я нашел повод приблизиться к графу П., он сразу понял, с какой целью.

— Знаете ли вы, что вашей соседкой была графиня Эдвина фон С.[12]? Известно ли вам, что в пустом доме вот уже много лет держат взаперти сестру ее матери, страдающую неизлечимым безумием? Сегодня утром обе они, мать и дочь, побывали у несчастной. Старый управитель, единственный, кто мог справляться с приступами буйного помешательства у графини и кому поэтому был поручен надзор за ней, смертельно болен, и говорят, что сестра доверила наконец эту тайну доктору К.; он сделает последнюю попытку применить некоторые средства, чтобы если не вылечить больную, то хотя бы избавить от ужасных приступов буйства, в которое она порой впадает. Больше я пока ничего не знаю.