— Покорнейше прошу меня простить, — сразу же поклонился начальник станции, хотя отвисший живот в этом ему довольно сильно мешал, — мы не были предупреждены, что к нам прибывает столь высокопоставленное лицо…
— Конечно, в военное время мне только и не хватает того, чтобы трубить всем и каждому о своем решении отправится куда-либо, — прошипел Келвин, даже не пытаясь скрыть сарказма. — Если я прибыл сюда, значит, на это есть веская причина. И не в ваших интересах задерживать меня здесь, настаивая на выполнении ваших обязанностей. Феодал находится гораздо выше подобных мелочей, и уверяю вас, мое слово будет весить куда больше, нежели ваше, при необходимости разобраться каким образом информация, которая может спасти феод, опоздала, и по чьей вине это произошло. Надеюсь, вы это понимаете?
— Господин, — побледневший начальник станции, не ожидавший подобного тона и уже успевший пожалеть, что сегодня вообще проснулся, еще раз низко поклонился, — я прошу вас понять так же и мою ситуацию, у меня есть твердые указания, которых должен придерживаться…
— Плевать я хотел на ваши указания! — настроение у Келвина быстро портилось. Сорваться на человеке, стоявшем на несколько рангов ниже, было не самым плохим способом избавиться от скопившегося на душе негатива. — Вы сейчас же пропустите мой корабль, чтобы я мог прибыть на линию фронта к вашему феодалу…
— Насколько мне известно, сейчас граф Розмийский находится в столице. Прибыл трое суток назад, двигаясь этим же маршрутом, — уточнил командир станции. — Именно оттуда он руководит обороной феода… И, думаю, вам нужно направляться туда, если ищете встречи с ним.
— Не на фронте? — Келвин был неприятно удивлен этим известием. Клятвы, которые давал каждый дворянин, обязывали его лично, своей жизнью и честью, защищать родной феод и своих подданных. А для этого дворянин должен лично присутствовать на фронте, руководя военными действиями прямо, а не через многочисленных посредников, избавляя себя от любой возможной опасности. Это убеждение было предметом неоднакратных споров с отцом. Келвин обвинял его в том, что он не появляется на фронте, где нужен своим солдатам как знамя того, ради чего сражаются и умирают. И позже вздорил с ним уже из-за того, что хотя бы наследник должен лично участвовать в боях, чтобы все видели, как тоскарийский правящий дом помнит о тех, кто умирает ради его идеалов и светлого будущего. И едва смог выбить у отца право оказаться на фронте и лично сражаться с врагами, отстаивая честь своей фамилии.
Единственное, что могло хоть как-то оправдать нежелание отца появляться в войсках, была необходимость решать множество политических вопросов. Союзники в этой войне необходимы феоду как воздух, чтобы уцелеть в этой резне, где в кровавой круговерти исчезали целые дворянские фамилии со своими феодами, гибли лучшие из лучших, а те, кто выживали, изменялись до неузнаваемости. Барон Тристанский для Келвина стал чуть ли не самым ярким примером того, как может измениться дворянин, потеряв самое дорогое. Примером одновременно и слабости, не способным восстановиться после такой потери, и силы, превратившим боль утраты и ненависть в новый стержень собственной души, который позволил ему снова рваться в битву, не щадя ни себя, ни врагов.
— Никак нет, — снова покачал головой командующий станицей. — Вам необходимо направиться во дворец, если хотите его увидеть.
— Тогда отзовите своих людей, я немедленно лечу в столицу для личной встречи с вашим графом, — велел Келвин. Офицер уже было открыл рот, чтобы возразить наследнику тоскарийского графства, но тот его опередил еще одной фразой: — Это не просьба, а прямой приказ. Если вы меня сейчас не пропустите, то я сообщу вашему сюзерену о столь неподобающем поведении, и пусть тогда он сам решает, что с вами делать. Лично я бы расстрелял вас, по законам военного времени, за превышение своих должностных полномочий.
— Господин… — командир станции даже отступил назад, испуганно посмотрев на своего гостя. Столь поверхностной угрозы оказалось достаточно, чтобы заставить его испугаться за свое вполне обеспеченное будущее, хоть Келвин и не собирался заниматься подобными мелочами. Его имя и звание он все равно забудет через пару часов, никакого значения для него этот человек не имел, а загружать бесполезной информацией свою память наследник не хотел.
— Так вы пропустите мой корабль? — еще раз поинтересовался Келвин, и в этот раз командир станции только судорожно кивнул головой, соглашаясь с такими условиями. Быстро приказав жестом офицеру сворачиваться, он первым же и покинул каюту. Лейтенант, все это время с трудом сдерживавший улыбку, теперь все же не выдержал, широко улыбнувшись и поклонившись Келвину, прежде чем выйти за дверь. Вероятно, большой популярностью командующий станцией не пользовался, и солдаты были откровенно рады видеть, как его ставят на заслуженное место.