Пустошь, что зовется миром

Душ наконец выключили, герметичную дверь открыли. Три Саргасс тяжело выдохнула. Она была очень мокрой, очень замерзшей, очень чистой, и ей немедленно нужно было садиться в шаттл. Но по другую сторону двери их ждал икантлос-прайм Двадцать Цикада, на котором не было никакой защитной одежды. Но на нем была одежда, что давало ему значительное преимущество над ними двумя.

– Адъютант, – тихо сказала Махит. Она не попыталась прикрыться, хотя бы руками, хотя бы углом бедер. Три Саргасс подумала о запрете обнаженности на станции Лсел, а потом решила, что размышления об этом в настоящий момент лишены всякого смысла. Махит жестом показала Двадцать Цикаде, что у него отсутствует маска, нет защитного костюма, а потом спросила:

– Вас больше не пугает, что мы, возможно, заразны, что мы источник этих… как их?.. спор?

– Я считаю очень маловероятным, что вы – источник какой-нибудь заразы, посол, уполномоченный, – сказал Двадцать Цикада. – А если вы все-таки источник, то ничуть не больше тех, с которыми я уже соприкасался. Это я нашел тело в медицинской части, так что если что-то случилось со мной, то оно уже случилось.

– Откуда вдруг возник этот страх перед грибковым заражением? – спросила Махит. – Инородцы, с которыми мы говорили – или пытались говорить, – были абсолютно здоровы. Никаких видимых грибковых осложнений.

– Видимых – да, – начал Двадцать Цикада, – но не внутренних. Я начинаю думать, что таковые у них, возможно, есть, но они были спящими в черепной полости, в невральных структурах.

Судя по его виду, он готов был и дальше развивать эту мысль. Он казался человеком, который молча пережил испуг и некоторое время оставался с этим наедине, а теперь был готов говорить о чем угодно, если кто-то хотел его слушать. Три Саргасс вспомнила Двадцать Цикаду в гидропонном саду в сердце корабля – он выглядел там как у себя дома. Она подумала: «Протокол изоляции для него невыносим. Мысль о том, что он может потерять доступ ко всему этому, стать носителем заразы, наверно, была для него подобно ране, через которую вытекают жизненные силы, словно сок из срезанного ствола цветка».

А потом: «Может быть, я все еще остаюсь поэтом».

Она прервала его, прежде чем он продолжил излагать Махит накопившиеся в нем мысли о грибке, который явно в тайне и безопасности хранился в телах врагов, пока они были живы.

– Икантлос-прайм, – сказала она, – нам нужно на Пелоа-2. Мы обещали быть там. И я даже представить себе не могу, что подумают – или уже думают – инородцы, если мы будем обещать одно, а делать другое.

– Я знаю, – сказал Двадцать Цикада. – Я лечу с вами. Я поведу шаттл.

– Ваша яотлек не хочет подвергать опасности заражения тех, у кого еще не было контакта, – сказала Махит убедительным, спокойным голосом, словно протягивая руку: «Я вам сочувствую – ваши люди нехорошо поступают с вами».

– Верно, – сказал Двадцать Цикада. – Но я настоял. Я хочу задать им вопросы, посол. Я хочу показать им это и спросить: «Для чего оно?»

Он поднял одной рукой загерметизированный прозрачный куб. Внутри его находилась разветвляющаяся фрактальная структура белого цвета. Три Саргасс подумала, что форма этой структуры очень сходна с бледно-зеленым рисунком частично видимой татуировки последователя культа гомеостата на запястье Двадцать Цикады. Когда он потряс куб, изнутри донеслось дребезжание.

* * *

Сигнал тревоги, громкий и высокий, не прекращался, и все, кроме Восемь Антидота, явно знали, что им делать. Весь терминал «Настурция» превратился в людской поток, спешащий к выходам, а космопорт, казалось, будет исходить на визг без конца. «Что-то случилось. Что-то случилось, и тебе грозит опасность». Они, вероятно, эвакуировались. Восемь Антидоту тоже нужно эвакуироваться. Но его ноги словно вросли в пол. Он был крохотным камушком, и его обтекала людская река. А что если тревога сработала оттого, что он убежал, и теперь все опоздают на свои рейсы, на свои поезда и все остальное, потому что Город ищет его? Вдруг все это по его вине?

А если не по его, если это реальная тревога, реальная проблема и никто не знает, где он и в безопасности ли? Тогда дело хуже. Хуже, потому что он вел себя как настоящий эгоист. Все двигаются с такой скоростью – он больше не камень, он камушек в людском потоке, его пинают, толкают те, кто спешит к выходам из терминала туда, где нет этого звука. Кто-то задел его рюкзаком, и он упал. Кто-то наступил ему на живот, он почувствовал боль и свернулся калачиком, как его учил Одиннадцать Лавр. Закрыл шею сзади руками, защитил лицо и живот. Ему не хватало воздуха, чтобы заплакать, – воздух из него вышибло, когда тот человек наступил на него так, будто Восемь Антидот был частью пола… и вот еще один споткнулся об него, упал, снова поднялся на ноги…

Если он будет оставаться здесь, его непременно раздавят.

Он попытался вспомнить то холодное, ясное место внутри своего сознания, куда он удалился в стратегической комнате министерства войны. Место, которое открылось ему после испуга. Он не знал, как туда попасть. Страх охватил его. Это место теперь перестало быть реальным.