Пустые дома

Хороший вопрос, почему я не ушла от него, не знаю. Начиналось-то все неплохо, он у меня, можно сказать, первый, поэтому, когда он полез мне в трусы, мне понравилось – у меня ни с кем не было такой близости; наш первый раз был у него в комнате, мы стали целоваться, а потом он взял в рот мой сосок, и я закрыла глаза, потому что не хотела, чтобы он понял, как мне хорошо, а он, продолжая посасывать мои соски, стал трогать меня там, внизу. В тот раз он так шустро работал пальцем, что порвал на мне трусы: сначала до маленькой дырочки, а потом до целой дырищи. Его это, видимо, очень возбудило, потому что когда он засунул палец глубже, то посмотрел на меня и сказал, что я намокла. Я не знала, хорошо это или плохо, поэтому просто поцеловала его. В любой непонятной ситуации я его целовала. Потом он расширил дыру в моих трусах и вошел в меня одним резким движением, наверное, потому что медленно было нельзя, я бы ему не дала, потому что было очень больно; потом он стал медленно двигаться и спросил, не больно ли мне, а я ответила, что нет, потому что боялась, что он достанет и опять будет больно. Тогда он задвигался быстрей, а я просто лежала, наблюдая за его движениями сквозь прикрытые веки. Ты сделаешь мне дочку, спросила я, а он приоткрыл глаза и хитро улыбнулся.

Дочку он мне не сделал: перед тем, как кончить, он из меня вышел, и вся его сперма оказалась у меня на животе. Затем он лег рядом и предложил мне вытереться простыней. Я так и сделала, я вообще плохо соображала, потому что сама я осталась на полдороге, но ему я об этом не сказала, ведь мне было грустно оттого, что он не захотел сделать мне дочку, – я-то думала, что с мужчинами спят только ради этого – для того, чтоб были дети. И с тех пор я накидывалась на него при любом удобном случае, а его это так заводило, что мы трахались везде, где только можно. Что интересно, в те времена мы даже не дрались, это у нас был типа счастливый период, сделал бы он мне еще дочку, и было бы совсем хорошо.

Я думала об этом всякий раз, когда смотрела на страдания Леонеля: ну что, Рафе правда так сложно было сделать мне дочку? И ничего бы этого не случилось. Я говорила себе, что раз уж я привыкла терпеть то, что мне не нравится, то и Леонель привыкнет, и походу я была права, ведь со временем он стал меньше плакать, реже бить себя по голове – ну правда реже, – и даже Рафаэль заметил перемену и стал спрашивать, как прошел наш день, купала ли я его и хорошо ли он покушал.

Назвалась матерью – ухаживай за пацаном как надо, ну и что, что он дебил, сказал он мне. Сам ты дебил неблагодарный. Неблагодарный – это я в том смысле, что как будто он не понимает, что я привела Леонеля, чтобы мы стали семьей, чтобы он полюбил его, чтобы разделил со мной заботу о нем; впрочем, может быть (почему нет), аутизм Леонеля – это ему наказание за то, что он не сделал мне дочку, когда ему это вообще ничего не стоило. Но я не смела ему ничего такого сказать, потому что Леонель пугался, когда мы повышали друг на друга голос, а когда мы дрались, принимался себя лупить, и успокоить его было ой как непросто, и в итоге в дополнение к тумакам Рафаэля я получала еще и от ребенка. Потом я, правда, брала свое: действовала ему на нервы, подавала холодный ужин, плевала тайком в его еду или нарочно громко мыла посуду и все такое прочее; в общем, если я страдаю, то пусть страдает и он. Потому что, на самом деле, меня предупреждали, что он подонок, но, что греха таить, женщинам нравятся подонки. Я уж не знаю, где нас этому учат, по телеку или еще где, но мне правда казалось милым, что на улице они бойцовские петухи, а наедине с девушкой – ручные песики с высунутыми языками, это давало мне ощущение власти. С пацанами он типа крутой, а дома пылиночки с меня сдувает, хихикали мы с подружками, потому что, ну правда, они же как котята необлизанные, когда им надо на тебя залезть.

Что до Рафаэля, меня еще София предупреждала, с которой он гулял в старших классах, но я ответила, что он бы никогда не поднял руки на женщину и что она распускает сплетни от обиды, что он ее бросил. Еще ходили слухи, что Ана от него залетела и ей пришлось сделать аборт, поэтому она уехала. В эту историю я тоже не слишком поверила, потому что кто же станет такое с собой делать – беременную ее бы на руках носили, жила бы на всем готовом, а она вместо этого сделала так, чтобы на нее все пальцем показывали. В общем, я не верила слухам, ну или верила, но не придавала им большого значения, потому что хотела быть с ним: теперь он был мой и спал в моей постели. Мне нравилось идти с ним рядом: он очень высокий и широкоплечий, и когда дружки на улице ему кричали всякую фигню, он в ответ крыл их матом, а со мной наедине был мил и любезен. Это потом уже мне хотелось сходить к родителям Аны и спросить, правда ли то, что рассказывают про Рафаэля и аборт. Но почему в нее он кончить не побоялся, а со мной осторожничает? Если кто и заслуживает этих сперматозоидов, то только я.