Пустыня

— Да… одна женщина несчастная… — старик вздохнул и опустил голову. — В молодые годы была красавица… Ну, а теперь состарилась, живет в бедности, чуть ли не нищая и никому не нужная…

— Вы… с ней знакомы?

— Как же, конечно, — она ведь тоже узбечка, из Самарканда… Бог знает когда, в юности, бежала за границу с каким-то байским сыном, тот, года не прошло, умер, вот из нее чужбина-то жилы и повытянула… Ни здоровья, ни красоты… а когда ослепла… это при мне уже было, недавно, так еще будто и рассудком помутилась, говорят…

— Но как же она играет… А нельзя ли ее повидать?

— Отчего же… Пойдемте.

Старуху мы нашли на соседней улочке — они сидела, скрестив ноги, на убогой веранде с покривившимися столбами. Лоб и глаза закрыты ветхим кисейным платком, на плечах обтрепанная рубаха… Легонько раскачиваясь, старуха что-то шептала. Най лежал рядом…

Мой новый знакомый наклонился к ее уху:

— Да умножится ваше потомство! — громко поздоровался он. — Пришли проведать вас…

Старуха покачала головой, погладила металлическое блюдце у себя на коленях и ничего не сказала.

— Плохо слышит… — объяснил мой знакомый.

Я достал из кармана несколько монет и положил на блюдце.

Старуха протянула к блюдцу руки, на ощупь сосчитала монеты, продолжая что-то шептать, потом коричневые морщинистые щеки ее дрогнули и губы растянулись в улыбке.

— Салам алейкум, бабушка! — поздоровался я.

— Ва алейкум ассалам! — ответила наконец старуха, спрятала монеты где-то на поясе, погладила блюдце и обратила лицо ко мне: — Кто ты, сынок?

— Я проезжий, возвращаюсь на родину…

— Да-да, тут много проезжих, много вас, странников. На этом свете все мы странники, и Мухаммед, пророк аллаха нашего всемогущего, странствовал, все мы в руке господней, все странники. — Она пробормотала еще что-то, потом, тихонько раскачиваясь, затянула вполголоса песню-плач, запричитала слезливо и жалко…

Старик тронул меня за руку, я обернулся и увидел слезы у него на глазах. Мы тихонько ушли. Звук свирели, тонкий и жалобный, долго провожал нас.

На берегу моря мы остановились. Старик взглянул мне в лицо и вдруг сказал:

— Простите, я вижу, что огорчил вас.

— Не каждый день приходится встречать… вот так… земляка…

— Если вы не против, давайте выпьем по чашечке кофе, здесь в гостинице умеют приготовить…

Я согласился в надежде, что разговор со стариком поможет стряхнуть подобравшуюся тоску, однако мне суждено было сегодня услышать рассказ еще более грустный…

Мы добрались до гостиницы, устроились за столиком, выпили по чашечке чудесного кофе — и на душе у меня стало поспокойнее. Старик тоже как будто повеселел.

— Откуда вы, из каких мест родом? — спросил он приветливо.

Я назвал родной кишлак.

— Слышал, как же, да побывать не пришлось… Я, как видите, тоже узбек… Только вот уже сорок лет почти не видел родины… И не судьба уж, наверное…

Старик опустил голову, задумался, я не хотел мешать ему… Чем-то он был похож сейчас на давешнюю старуху, что-то близкое в выражении лица почудилось мне…

Я попросил принести еще кофе. Старик поднял голову:

— Хотите послушать мою историю?

— Хочу, — сказал я.

II

— Родился я в кишлаке Чалыш. Это под Хорезмом, на берегу Амударьи. Может быть, приходилось бывать в тех местах?.. Ну вот, а когда мне минуло четырнадцать лет, мы всей семьей переселились в Новый Ургенч.

Отец мой считался по тем временам человеком ученым, занимался же торговлей и еще умел лечить. Во дворе у нас вечно сидели несчастные в язвах, струпьях, с нечистыми повязками… Я смотрел на них с отвращением, отец заметил это и сказал так:

— У русских есть пословица: от тюрьмы да от сумы не зарекайся. Не считай себя, сын мой, выше этих больных людей, ибо страдания их — от бедности, от нищеты. Многие болезни может побороть знание, но нет лекарства от бедности. Берегись ее…

Моя мать, любившая отца и всегда помогавшая ему, согласно кивала головой, слушая его наставления. Мама была молодой, моложе отца на двадцать лет: отец — я видел — баловал ее. Она могла не заниматься обычной женской работой, на то были служанки, а мама много читала, знала наизусть древних поэтов — иногда вечерами она, чуть нараспев, читала отцу вслух, и я тоже слушал, и мог слушать ее без конца. Счастливое было время… И еще помню, мама сама пробовала складывать газели, отец в минуту отдыха весело просил ее почитать свое… Семья наша была дружной, и сам я был всему причиной: отец долго хотел иметь сына, но женился поздно, уже под пятьдесят, — мол, только шайтану не на что надеяться! И вскоре родился я, единственное и ненаглядное дитя, и рос, видя в родителях внимание, заботу и любовь…

Но светлое мое детство неожиданно оборвалось. Я запомнил эти дни, ибо переменилось многое: в Хиве свершилась революция, прогнали Джунаид-хана, и провозглашена была Хорезмская народная республика…