Пустыня внемлет Богу

За несколько часов пребывания среди родных и близких Моисей уже заметил нечто, таящееся за внешним благорасположением. Так, их шумно и радостно встретила на пороге сестра его Мириам, танцовщица с тимпаном, торопящаяся на репетицию какого-то в ближайшие дни праздника, но от Моисея не ускользнул ее мельком брошенный взгляд на кажущуюся в послеполуденном сумраке этих сырых низин совсем черной Сепфору, взгляд улыбчиво-оценивающий, не предвещающий в будущем ничего хорошего, искорки которого он заметил и в глазах матери. Элишева же сразу сблизилась с Сепфорой, и они не разлучались до того, как все сели за стол, разговаривая и следя за быстро нашедшими в играх общий язык детьми.

Мириам вернулась далеко за полночь, и теперь они с Моисеем сидят на завалинке у дома, и он вдыхает столь непривычный для него гнилостно-сырой воздух поймы, который не могут заглушить остро пахнущие на грядке распускающиеся на ночь цветы.

Непомерно роскошная луна висит над этой юдолью нищеты и рабства, просачиваясь тревогой в сны всех спящих в своих каморках — отца и матери, детишек, потеснившихся так, что вместо четырех в одной комнатке их шестеро, Элишевы, называя имя которой Аарон обязательно прибавляет «дочь Аминадава, сестра Нахшона», что, вероятно, для него очень важно, но ничего не говорит Моисею. Сепфоре и Моисею Аарон отдал комнатку, в которой, очевидно, занимается или проводит беседы с приходящими к нему излить душу. В узкой горенке Мириам куда ни протянешь руку — наткнешься на стену, но она не впадает в уныние, энергия жизни так и рвется из нее, несмотря на возраст, одиночество, бездетность, да она вообще гибка и легка на подъем не по возрасту, обладает пророческим даром, это явствует из того, что она в эти мгновения негромко говорит ему горячечным шепотом, глаза ее сверкают в сумерках, струящихся лунным светом, сводящим с ума лягушачьи стаи, ведущие хороводы в ближайших плавнях.

Смотрит Моисей на сестру и никак не может привыкнуть к мысли, что эта маленькая ростом женщина присутствовала при его появлении на свет, дрожала от страха, когда мать положила его в ту самую осмоленную, уже обросшую легендами корзину, поставила в тростниках у берега реки, а она, Мириам, совсем еще дитя, безбоязненно приблизилась к открывшей корзину дочери самого наместника земли и неба и ахающим вокруг найденного ребенка прислужницам, и никто не удивился ее появлению, не позвал стражников, и сама дочь повелителя послала ее за кормилицей, и мать кормила его здесь, да, да, в этой хибаре, а потом, еще совсем несмышленыша, привела во дворец. И все же в глубине души Моисей не может понять, как решается женщина положить свое дитя в корзину, а потом и вовсе отдать, но он молчит и слушает Мириам, которая, задыхаясь от нахлынувших на нее воспоминаний, говорит о том, что они с Аароном следили за каждым его шагом, могли узнать его издалека по особо несущейся его колеснице и особым его лошадкам и как она годами на всех празднествах пыталась приблизиться к нему и сказать то, что выкрикнула тогда в танце, после чего тяжко заболела, ведь он исчез, и пошли слухи, что он сошел с ума, лишился речи, не может стоять на ногах. И какая это была радость, когда они с Аароном снова увидели его издалека, сильного, красивого, это совпало с каким-то праздником, и так уж они веселились, да, да, в этой нищете и голи.

А лягушки в ближайшем болоте совсем ополоумели от лунного света, раскатывают во все горло свое кваканье: не так ли веселится нищее его племя, которое и народом-то назвать нельзя, в этом болоте, вплоть до закатывания глаз от удовольствия, как Мириам в эти мгновения, пророча, что всегда знала, какая участь ждет Моисея, и сам Господь простер над ним длань, и первое доказательство, что вот, среди всей этой гибели и преследований вся их семья сохранилась, и родители дожили до глубокой старости в полном уме и достаточном здравии, и это знают здесь все, и тайно ждут, что он, Моисей, выведет их из всех бед, хотя давно потеряли всякую надежду.

— Ты уверена, что они так думают? Ведь в пустыне у них не будет жаркого с луком.

— Нас, кажется, подслушивают. — Мириам внезапно понижает голос до шепота, напряженно при лунном свете вглядываясь в сторону соседней за низкой оградой халупы. — Там семейка дяди Ицхара, отцова брата, мерзейшая семейка, братья наши двоюродные Корах, Нефег и Зихри с женами и детишками. Особенно Корах. Берегись его. Тщеславный интриган и доносчик по призванию.

— Ты мне все же не ответила…

— Тсс… — Мириам прикладывает палец к губам, — вот завтра-послезавтра соберутся все, увидишь, с кем тебе предстоит иметь дело…