Пустыня жизни (Сокращенный вариант повести)

Сам. У меня екнуло сердце. От входа до места, где мы стояли, было метров пятьдесят, он их пересек с проворством хорошо смазанной шаровой молнии.

- Извините, что вмешиваюсь. Вы разрешите? - Его улыбка осветила всех, точно прожектор.

- Да, пожалуйста, - слегка недоуменно сказал главный.

- У меня к кандидату в хронавты всего один вопрос. Вы привели к себе девушку из прошлого, некую Эю?

Это был не столько вопрос, сколько утверждение. - Да, - сказал я. - Тем самым нарушив приказ. - Какой приказ? - удивился конструктор. - Впервые слышу. - Вы и не могли слышать, вас он не касался. - Мне он известен, вмешался Алексей. - Я... - С вами мы все обсудим, вы не из числа тех, кто отдает и отменяет приказы. - Горзах говорил спокойно и неторопливо, но его слова как будто отодвинули присутствующих. - Итак, - он снова обратился ко мне, - вы нарушили приказ. - Дело в том, что... - Знаю. Я это учел, но принять и оправдать не могу. Вы отстранены и исключены, можете быть свободны. А вы, - он вернулся к членам комиссии, - готовьте к отправке дублера.

Все, я больше для него не существовал. Кто-то, оказалось - улыбчивый, вовремя схватил меня за руку.

- Послушайте, вы! - крикнул я бешено. - Значит, по-вашему, надо было оставить эту женщину погибать... Значит, я должен был...

- Вы обязаны были делать то, что обязаны делать все, - неожиданно мягко сказал Горзах. - Приказы либо выполняются, либо нет, и тогда наступает развал. Третьего, увы, не дано. Вы поступили благородно, но противообщественно, иного мнения быть не может. И пожалуйста, не задерживайте нас. Дублер, полагаю, подготовлен не хуже? Его зовут, если не ошибаюсь, Нгомо?

Он повернулся к членам комиссии, я снова перестал для него существовать. На щеках Алексея выступили красные пятна, брови генерального конструктора как поползли вверх, так и застыли в недоумении. Лицо третьего члена комиссии ничего не выражало. В зале стало тише, к нашему разговору явно прислушивались.

- Дублер, разумеется, подготовлен, - медленно проговорил конструктор. Его фамилия, вы не ошиблись, Нгомо. Все же я хотел бы уяснить причину столь необычного отстранения. Меня это как- никак касается, а я почему-то не в курсе.

Алексей делал мне отчаянные знаки: молчи!

- Мне известна эта история, - заговорил он, опережая Горзаха. - Вот она вкратце...

Он уложился в минуту. Только факты, но каждое его слово молотом рубило воздух, и брови конструктора поднялись еще выше, хотя, казалось, они и так уже были вскинуты до предела.

- Таким образом, - закончил Алексей, - данный поступок дал нам ценную информацию и повысил шансы на успех. О моральной стороне дела не говорю, она и так ясна. Настаиваю на пересмотре решения.

- Да, так тоже нельзя, - внезапно сказал улыбчивый, которому теперь, впрочем, было явно не до улыбок. - Проступок налицо, но есть смягчающие обстоятельства. Весьма и весьма смягчающие.

- И что же вы предлагаете? - быстро спросил Горзах, но при этом почему-то посмотрел на генерального конструктора. - Простить и вдобавок увенчать его лаврами первопроходца?

- О чем вы говорите? - не выдержал Алексей. - Какими лаврами? Человек рискует собой, а вы... Даже в старину солдату давали возможность искупить свой проступок кровью!

- Именно потому, что сейчас иное время, я и принял решение отстранить, отчеканил Горзах. - Скажите, - он снова посмотрел на генерального, - если в своей машине вы поставите всего одну ответственную деталь, в надежности которой не уверены, чем это может обернуться?

- Это риторический вопрос, - сказал тот. - Если бы я заложил в конструкцию ненадежный элемент, то тут же дал бы себе пинка за ворота.

- Я нахожусь в точно таком же положении, - кивнул Горзах. - Только моя машина, не сочтите за хвастовство, еще огромней и от ее работы, это опять же факт, зависит судьба всего человечества. Я подтверждаю свое распоряжение.

Самое ужасное, что Горзах был прав, убийственно прав. Спор еще продолжался, но мне уже стало все равно. Я побрел к выходу. Все прыгало и двоилось, как тогда, в подбитом эмиттере.

Так я шел, сам не зная куда. Когда ко мне вернулась способность оценивать окружающее, я обнаружил себя на берегу пруда сидящим с пучком весенней травы в руках. На темной воде, как и тогда, когда мы лихо взмывали в небо, чтобы схватиться с огневиками, желтели палые осенние листья, только их теперь прибило к берегу, они покачивались на мелкой волне, чуть слышно скреблись о тростник. Ветер шорохом пробегал по ивам и ветлам, космы ветвей слабо рябили неподвижную и черную у их корневищ воду, небо было мглистым и таким спокойным, словно на земле никогда ничего не происходило, не происходит и произойти не может, а будет все тот же вечный круговорот дня и ночи, весны и осени, жизни и смерти. По зажатой в пальцах травинке ползла крапчатая букашка, она упорно спешила к ее игольному острию, не ведая, что дальше никакого пути нет.