Путь

— Сэм Выпивоха, — весело хмыкнул Берет, садясь на переднее сиденье. В мобиле воняло алкоголем, на заднем сиденье, неудобно согнувшись в три погибели, дрых здоровяк Сэм. С сиденья Валере было видно лишь его испачканные в чём-то руки, скрюченные ноги и пустую бутылку, валяющуюся на полу. Берет плюхнулся рядом с Мироном, дружески хлопнув его по плечу кулаком, как равный с равным, и довольно развалился в кресле.

— Как ты?

— Нормуль. Как сам?

— Как видишь, босс отпустил.

— Красавчик! Я бы тоже с огромным…

— Так ещё короче — с открытой датой, прикинь?

— Везёт же кому-то! — с завистью прицокнул Мирон.

Он тронулся, и всю дорогу, пока выезжали из леса, мужики проболтали о том, о сём, о работе, о делах, о бабах, о свадьбе. Мирон рассказывал, как вчера весь день мотался по госпиталю, и позавчера тоже. Светка ужасно трусила, что ей скоро рожать — какую-то книгу прочитала про неудачные роды, и это замотало её мысли по кругу: «не рожу, не перенесу, умру». Запретить бы этих писателей, которые такую муру пишут, что людям потом читать неудобно.

А Берет, словно не слыша, делился планами, как он загудит так, что вся Фракийка вздрогнет. Как будет нюхать кокс и запивать его текилой, слизывая соль с сосков знойных мулаток, танцующих под южные ритмы. Вот так, перекидываясь ничего не значащими друг для друга историями, они выехали за шлагбаум, и уже было добрались до поворота на трассу, как сзади донеслось.

— Бля, бля! Мирон, бля, останови мобилу, Мирон! Я… мне блевать надо… — замычал вдруг Сэм с заднего сиденья, пытаясь подняться. — Да нахер я пил вчера?

— У моей тоже токсикоз, и она на позапрошлой неделе постоянно блевала в унитаз. Я ей подхожу и говорю — чё, водяного вызываешь?.. — как ни в чём не бывало продолжал балаболить водитель.

— Бля, Мирон! Тормози! Мирон, тормози уже, а то я тебе мобиль уделаю! Ой, плохо мне, бля! — раздались сзади гортанные звуки, предшествующие извержению.

— Да остановись ты уже, Мирон! — прикрикнул Берет, и только тогда тот начал притормаживать.

— Ой, бля, ой, бля! — продолжал курлыкать Сэм, пока Мирон наконец не остановился. Было слышно, как он нащупывает дверь, чтобы выбраться. Сэм каким-то образом задел правую щёку Валеры, тот недовольно обернулся, вдруг раздался треск, и в шее у Берета что-то взорвалось. От удара его голову так сильно отбросило, что он со всей дури врезался в боковое стекло, отчего оно покрылось сетью трещин, а в воздухе почувствовался запах палёной кожи.

— Давай ещё раз, — послышался голос Мирона, и шею Валеры ещё раз пронзила острая боль, парализующая мышцы и сознание. Его затрясло.

— Шок… — успел подумать он, прежде чем отключиться. Очнулся Берет секунд через пятнадцать от того, что вокруг его шеи затянули ремень безопасности. Однако душить не спешили. Сознание постепенно приходило в себя, но тело оставалось обездвиженным. Да и очень крепкие руки Сэма держали оба конца петли, душа и не давая двигаться. Огромным усилием воли Валера смог лишь немного разомкнуть глаза и сквозь пелену увидел Мирона, что-то набирающего шприцом из ампулы. Берет не понимал, как, но он знал, что нужно бороться, не дать использовать это, не дать, не дать! — и, заскрипев зубами, концентрацией немыслимых сил он перехватил руку.

Но в эту же секунду на шее сильнее стянулась удавка ремня, а Мирон, удивлённо глядя, легко стряхнул слабую хватку Валеры, поднял локоть повыше и пару раз врезал тому по роже, отчего голова беспомощно вздрогнула под ударами и, поникнув, свесилась. Тогда ответственный за нападение неспешно и уверенно вонзил в шейную артерию иглу.

*

Очнулся Валера от ощущения тесноты в мышцах, от сковывающего тело недостатка кислорода, от боли в лице и шее, от тошноты, от страха, от холода. А когда бедолага, наконец открыл глаза, то увидел, что лежит в какой-то узкой коробке с чёрной бахромой на концах, над ним сереет зимнее небо, а вокруг неторопливо машут голыми ветками берёзы, раскачивающие худющих ворон. Тогда Берет понял, что это не коробка, а гроб, и его вновь продрало до костей от дикого ужаса. Он сам несколько раз бывал в этой берёзовой роще возле болотца, откуда они возвращались всегда в меньшем количестве, чем приходили. Валера вздрогнул, когда тишину зимнего леса прервал резкий возглас:

— О, наш субъект шары открыл, Аттал! — послышался знакомый голос, и к Валере поспешно похрустели по снегу шаги. Через миг в поле зрения показался Аттал и склонился.

— Очухался… э-э-э… смертник? — оскалил зубы хозяин и ударил его ладонью по щеке — раз, другой, третий, распаляясь. — Вот сейчас и размалюй мне, падаль, куда ты шёл, собачий бивень, куда ты ехал враскоряк? Куда ты нёсся, ратник безголовый, чертопас ты опущенный, а? — Аттал прищурился, приблизившись левой стороной лица. — Ты чё, забыл, кто в будку свет подаёт? Кто ломти тебе колбасные кидает? Ты, фуфел тряпочный, куда собрался двигать в одну каску? Отдыхать удумал на мои рублы, а, чепухан ты грёбаный насквозь? Куда ты лез, сычёныш? Чё молчишь? Нечем крыть — ходи валетом, в рот чих-пых, соси конфету! — тут Аттал наклонился ещё ближе к пленнику и перешёл на шёпот.