Путь Абая. Том 1

Мальчики невольно остановились, не смея пересечь путь необыкновенной кочевке. Они с удивлением и любопытством смотрели на странное торжественное шествие, пропуская его мимо себя.

Когда девушки, открывшие шествие, подъехали ближе, они о чем-то перемолвились между собою и тотчас изменили строй своего ряда — две из них выехали вперед, ведя в поводу оседланного темно-серого коня.

Оспан долго смотрел на них с удивленным любопытством и наконец подъехал к Абаю.

— Как это? Что это за кочевка? — спрашивал он, беспокойно ерзая в седле, тыча Абая плетью в бок. Вдруг он расхохотался — Ой-бай, Абай, посмотри-ка на них! Взгляни, какие шапки!

Абай сердито повернулся к нему.

— Тише, не бесись! — строго сказал он.

То, что так рассмешило Оспана, было совершенной новостью и для Абая.

И он сам и Такежан давно поняли, что это шла траурная кочевка Божея. Остриженный траурный конь шел под седлом умершего. Красная шуба хозяина покрывала коня. К передней луке седла была прикреплена плеть Божея, на которую был надет его малахай. Но внешний вид двух девушек, выехавших вперед, действительно был совсем необычным: на головах их был мужской головной убор— черные тонкие шапки из мерлушки, крытые черным же бархатом. Но мало того, что, обе надели головные уборы, не принятые у девушек, — они надели их задом наперед, прикрыв назатыльниками лица.

Заметив, что встречные остановились, пропуская кочевку, эти две девушки затянули поминальный плач. Остальные пять, следовавшие за ними, выровняли ряд и присоединились к их пению. По старому обычаю, девушки траурной кочевки, проезжая мимо аулов и незнакомых путников, должны заводить плач.

Но какое было дело Оспану до каких-то старых обычаев? На его памяти дома никто не умирал, и было бы бесполезно объяснять ему все значение такого шествия — он все равно ничего не понял бы. Все, что он сейчас увидал, ему казалось просто нелепым, и он невольно расхохотался. Но теперь, боясь Абая, он не смел поднять головы. Плечи его тряслись от беззвучного смеха.

Абай взглянул на девушек — и, сам того не замечая, поднял левую руку, продетую в петлю плети, и так и замер на месте, точно готовый крикнуть: «Остановись хоть на миг!» Но ни один звук не сорвался с его губ. Задыхающийся, бледный, он бессильно уронил руку на гриву коня.

Средняя из пяти девушек, проезжавших мимо него, была Тогжан. Она сидела на белом иноходце с шелковистой гривой. Абай видел ее впервые после встречи весной.

Легкий чапан из черного атласа мягко колыхался при каждом ее движении. Голову покрывала новая камчатная шапка, вокруг шеи причудливыми складками переливалась тонкая шаль. В ушах лениво покачивались большие золотые серьги. На коне среди этих девушек — она казалась утренней звездой, сверкающей на тусклом небосклоне. Окруженная сверстницами, она ехала медленно. Сияющий открытый лоб, мягкая линия белоснежной шеи, волосы, черными волнами падающие на спину, — все сливалось в один чудесный облик. Руки ее лежали на желтом шелковом поясе, повязанном поверх черного чапана. Глядя прямо перед собой, она громко пела скробную песню смерти, и лицо ее было полно такой чистой, такой трогательной красоты.

Абай смотрел на нее немигающим взглядом. Казалось, само дыхание остановилось в его груди. Печальная песня проникала в его сердце. Он слышал только высокий, где-то в небе звенящий голос. Она ли это пела, или другая девушка?.. Но разве такой голос мог принадлежать кому-нибудь, кроме нее?..

Все на миг исчезло перед его глазами. Казалось, сумрачное небо, висевшее над ним все это время, вдруг разорвав тучи, открыло за ними сверкающую луну, поражающую спокойной красотой. И этот миг чуть не свел с ума Абая. Он склонил голову перед этим сиянием, невиданным никогда и познанным впервые.

Но это был только миг. Тотчас же новое, острое до боли чувство, рожденное представшим перед ним зрелищем, вихрем закружило его напряженную мысль.

Плач Тогжан, плач дочерей Божея, траурное шествие, темные одежды, осиротевший подстриженный конь — ведь это печаль всего рода… И эти люди не позвали Кунанбая на похороны, не простили его, не позволили ему принять участие в их горе, разделить общую скорбь. Шествие, в котором сверкала бесценная жемчужина — его Тогжан, холодно прошло мимо него, Абая, точно говоря: «Отойди и ты вместе с твоим жестоким отцом… Тебе не дозволено нас видеть!..»

Ему казалось, что в скорбной песне его любимой, в плаче народа о близком по крови Божее, унесенном смертью, — во всем звучал укор и ему, Абаю. «Разве я виноват?»— пытался он оправдаться, но новая волна печали сдавила его грудь. И он молчал под тяжестью этой мысли и ничего не видел и не слышал вокруг, кроме заунывного напева смерти.

Кто-то неожиданно толкнул его сзади. Чей-то голос сказал: «Едем!» Абай быстро обернулся. Его точно разбудили. Это был Такежан. Заметив волнение Абая, он поморщился и зло усмехнулся.

— Что это ты раскис? — насмешливо спросил он.

Абай вздрогнул, нахмурился и провел рукою по лицу. Он вовсе не собирался плакать и сам не подозревал, что крупные слезы давно катились по его щекам.