Путь. Автобиография западного йога

Мне стало интересно, не могут ли личностные взаимоотношения с гуру привести к эмоциональной привязанности к нему, ограничивая, а не освобождая сознание ученика. И, что важнее всего, мне хотелось бы знать, а вдруг сонастроенность с Мастером явится угрозой моей настроенности на Бога? Вдруг она направит внимание вовне, вместо того чтобы обратить его вовнутрь?

Со временем, когда я лучше узнал Мастера, мне стало очевидно, что та настроенность, которую он поощрял в своих учениках, была безличностной. По своему обыкновению, он решительно отвращал преданность людей от себя как от человеческого существа и направлял ее к вездесущей Божественности, бывшей единственным объектом его собственной преданности. Тогда я понял, что сонастроенность с ним означает настроенность не на личность, а на его вселенское состояние осознания. На самом деле, в более глубоком смысле, той личности, на которую мы могли бы настраиваться, не существовало. Он часто говорил: «Я давным-давно убил Йогананду. Ныне в этом храме не обитает никто, кроме Бога».

Вначале, еще не поняв, сколь глубоко безличностным было его сознание, я видел в нем скорее великого и мудрого человека. Он старался помочь мне расширить эти ментальные горизонты. Однажды, глубоко заглянув в мои глаза, он сказал: «Если бы ты знал мое сознание!»

Если кто-нибудь из учеников обнаруживал по отношению к нему хотя бы малейшую привязанность или намек на высокомерие в результате какой-нибудь проявленной к нему благосклонности, Мастер неизбежно становился по отношению к нему более безличностным, чем обычно. Те, кто был с ним близок, все без исключения поддерживали с ним отношения главным образом в Боге.

В день нашей первой встречи, 12 сентября, Мастер возвратился в Инсинитас. Я не видел его в течение двух недель, по прошествии которых он по расписанию должен был вновь проповедовать в Голливудской церкви.

Церковь была божественно тиха в тот день. Когда мы вошли, звучала органная музыка. Органистка, Джейн Браш (ныне Сахаджа Мата), исполняла собственную аранжировку возвышенных песнопений Мастера. Я нашел ее аранжировку столь сладостной, столь устремленной и вдохновляющей, что сердце мое воспарило ввысь в страстном стремлении к Богу. Из всех переложений песнопений Мастера ни одно не затронуло меня так глубоко, как это.

Примерно через двадцать минут подошло время начала службы, занавеси разошлись; за ними стоял Мастер. Его взгляд был наполнен глубокой проникновенностью, которой он, казалось, одарял каждого из присутствующих особым благословением. Затем он внезапно улыбнулся, излучая божественную радость. Мы непроизвольно поднялись на ноги. По обычаю, сложившемуся в дни его первых «кампаний», он требовательно спросил: «Как себя все чувствуют?»

«Пробуждены и готовы!» — закричали мы все.

«Что чувствует каждый?»

«Пробуждены и готовы!»

Мы уселись, воодушевленные его динамичной силой. Он провел с нами песнопения и медитацию, затем дал краткое толкование избранных мест из Библии и Бхагавад-гиты. Его проповедь была наполнена совершенно восхитительной смесью остроумия, вдохновенной устремленности и мудрости. Я всегда считал, что глубокие истины должны говориться торжественно, размеренно, почти в стиле Эммерсона. Примерно так в предыдущее воскресенье выступал перед нами Преподобный Бернард (несомненно, у его беседы был определенный характер звучания!) — и произвел на меня впечатление. Но на этот раз Мастер выступал в такой совершенно естественной манере, что несколько минут я был совершенно ошеломлен. Разве таким способом можно довести до сознания людей всю значимость божественных истин? Он не старался поразить нас глубиной своих откровений, скорее, часто повергал во взрывы веселья. Лишь постепенно я заметил, что вспышки его юмора неизбежно предшествовали какому-нибудь глубокому духовному совету. Йогананда носил свою мудрость без тени аффектации, как удобный старый жакет, который носят уже много лет.

— За каждым розовым кустом наслаждения, — предостерегал он, — прячется гремучая змея страдания. — Он продолжал убеждать нас искать «наслаждений» в Боге, игнорируя непостоянные обещания этого мира.

— Есть два типа бедных людей, — заметил он, — те, которые одеты в лохмотья, и те, кто, даже разъезжая в лимузинах, носят духовные отрепья эгоизма и безразличия к Богу. Лучше быть бедным физически и хранить Бога в своем сердце, чем обладать материальным богатством без Него.

— Никогда не называйте себя грешниками, — продолжал он свою речь. — Вы — дети Бога! Золото, даже веками покрытое грязью, остается золотом. Чистое золото души, даже покрытое в течение эонов времени грязью заблуждений, навечно останется чистым «золотом». Называть себя грешником — значит отождествлять себя со своими грехами вместо того, чтобы попытаться их преодолеть. Назвать себя грешником — величайший грех перед Богом!