Путь бесчестья

Не люблю я заниматься делом, в котором ничего не смыслю, так как считаю, что это самый верный способ осложнить себе жизнь.

Но мой скептицизм вовсе не мешает мне пробовать силы порой в самых неожиданных для меня занятиях.

Я все время думаю: как любопытно устроен мир. Мне и раньше приходилось замечать, что добивается в нем желаемого отнюдь не тот, кто на самом деле лучший, а тот, кто сумеет показать, что он лучший. Сумеет ловко все устроить и устранить соперников.

Тот, кто совесть предпочитает чувствовать в виде разменной монеты. Хотя, опять же, к чему таким бродягам как мы совесть — только осложняет жизнь. Она вроде большой поклажи на маленьком ослике.

Но видно, в союзе Семи мы крепко о ней забыли, раз уехали с 2000 золотых монет с княжеским портретом, уважаемыми менялами соседних земель.

Впрочем, не могу сказать, что мы потеряли все остатки добродетели и потому мы все-таки решили вернуться в лес, где зародилась мысль об очередной авантюре.

И мы нисколько не сомневались, что найдем там человека, вдохновившего нас на сомнительное во всех отношениях предприятие.

Он и впрямь стоял на той же поляне, как древний дуб, творя вечерние молитвы местным богам.

Разведя костер в потемках, мы соображали трапезу, глядя на которую глаза деревянного идола стали лукаво оживать и наливаться голодным блеском.

— Надо откормить старца, — прошептал Задира. — Мне кажется, что он не ел со времени, когда мы покинули это место.

Первым делом мы принялись угощать жертву нашего обмана и собственной рассеянности большим количеством съестного и щедрыми возлияниями.

Обглодав косточки и осушив почти все бутылки, можно было приступать к разговору.

— Пожалуй, мы достаточно смягчили ему удар, — сказал я Задире, окинув сытым взором наш бивак.

Кони наши блаженно пощипывали травку, мы вытянули уставшие ноги, дымился затухающий костер, отгоняя комаров и ночных бабочек, и искры его таяли в темной влаге.

Старик пошевелил дрожащей рукой сучья, пламя взметнулось и снова ярко и живо заиграло.

Старец стал проявлять чрезмерное любопытство — кто мы, откуда мы и задавать прочие щекотливые вопросы. Мы ответили ему встречным любопытством, засыпав вопросами о его собственной жизни и местном народе.

— Ну, я веду жизнь вполне мирную и можно даже сказать скучную, но иногда…я выбираюсь к людям. Когда наступает время выполнить свой долг. Вот уже в ближайшие дни я отправлюсь в город и проведу там обряд единения.

— Обряд единения? — "удивились" мы.

— Ну…да. Это очень важный обряд.

— Почему ты старец сам не приехал на такое важное событие. Ты передумал и решил уступить соперникам?

— О чем это ты юноша, — удивился старец, — я не понимаю, о чем ты говоришь.

— Разве ты не собирался ехать в город для того, чтобы принять участие в церемонии?

— Собирался и собираюсь! — важно вздернул бороду к небу старик, — но никак не пойму о чем вы тут толкуете. Чего мне голову морочите!

— О почтенный старец, видимо ты заболел или тебя одурачило какое-то божество этого леса, но мы возвращаемся из города, и там говорили, что обряд единения уже был проведен.

— Как! Не может этого быть! Вы меня разыгрываете! — вскричал старец.

Он подскочил, подобрал длинные полы коричневого кафтана обежал вокруг костра, заглянул в глаза Задире — они были невинны как у младенца, мои — были сама честность. Наша невозмутимость окончательно смутила спокойствие старика.

— Вас никто не хочет обмануть, почтенный старец, отец священного леса. Поезжайте в город и сами услышите его жителей. Они не посмеют вам солгать о том, что обряд славы великого Эбурга был проведен какими-то приезжими жрецами.

Великий князь был в расстройстве — все три его жреца, включая вас, куда-то запропастились накануне обряда. Боги выручили князя, послав ему в город двух жрецов. Они-то и взяли на себя великую миссию.

— Чтоооо?!

Гнев почтенного старца было невозможно описать. Мы даже испугались, что его хватит удар. Бедняга бегал вокруг костра и то хлопал себя по макушке, то рвал на себе жидкую бороденку.

Именно в эту минуту я усомнился в том, что мы совершили.

Преклонный возраст несчастного обманутого жреца вызвал у меня чувство вины. Негоже так поступать со стариками, да и его склероз не делал нам чести. Но, принимаясь за дело, я успокоил себя тем, что у самого старца рыльце в пушку. Он первый рассказал о своих планах по устранению конкурентов. Если он решил поступить нечестно, то почему его боги должны оградить от подобного.

Он мог сказать себе в оправдание, что в отличие от нас, его подстрекала не жажда наживы, а желание не подвести честь предков и все такое….но мне почему-то казалось, что дело не в этом: он не был беден, и его заели гордость и спесь. Он счел себя выше всех. И от этого чистота его помыслов сразу как-то потускнела и перестала сверкать белизной.

Так думал я, когда затевал нашу аферу, но теперь мне было искренне жаль старика.

И я спокойно сказал ему:

— О почтенный старец, отец Эбурга, разве вы не вняли богам, разве они не дали вам священный знак?