Путь диких гусей

Весть о том, что хан пришел в хорошее расположение духа и им принято какое-то важное решение, а, следовательно, скоро конец их странствиям, как вспышка молнии, облетела лагерь. И засветились скуластые лица джигитов, которые втайне гордились, что достигли столь дальних пределов, куда не каждый купец добирался. Лица воинов, которым легче раз кинуться и пасть в бою, чем каждое утро просыпаться с мыслью: "Доживу ли до вечернего намаза". Они и опасались и любили своего хана, который был строг с провинившимися, но прощал многие проступки, за которые другой предводитель мог спокойно лишить головы, а уж полета ударов плетью дал бы и глазом не моргнув. Хан спал с ними бок о бок на земле и трясся на жеребце, глотая пыль. Он первым вынимал саблю из ножен и последним вкладывал ее обратно в ножны. Какая-то удаль в посадке на коне и отсутствие боязни за свою жизнь, что, впрочем, свойственно любому мусульманину, выделяли его из прочих полководцев, с которыми многим из джигитов пришлось связать свою судьбу. Кучум не пытался внушить им мысль о благородстве предпринятого ими похода с целью приведения неверных под руку великой Бухары и принятия веры всех правоверных. Зачем? У него свои причины, у них — свои. Они отдадут ему четвертую часть того, что захватят, а все остальное запакуют в собственные переметные сумы. До ближайшего духана. А потом зови их снова хоть в Индию, хоть в Китай, хоть на урусов. Главное, чтобы был корм для коней, добыча для них, а высокие цели пусть хан оставит для себя. Их, воинов, они мало волнуют. То не прекрасная дева, что является едва ли не каждому во время чуткого сна на потной кошме. Где они, сибирские девы, закутанные в пышные меха и ждущие с нетерпением воинов пророка? На привалах все чаще шли разговоры, что местные женщины, коль не закрывают своего лица, не столь стыдливы и неприступны в отличие от их соплеменниц. А что не всякая понимает язык, то беда не велика, тут язык не самое главное. Было бы чем одарить и отблагодарить красавицу!

Увидев, что хан с башлыком закрылись в шатре и туда то и дело вносят новый кувшин из обоза, многие воины потянулись к юзбаше, ведающему припасами и соответственно винным запасом всего войска. Но тот упрямо мотал плешивой головой, отбиваясь от настойчивых их просьб дать в долг.

— Знаю я ваш долг! — орал он, махая руками и брызгая слюной на просящих. — Сегодня ты живой, а завтра с тебя с мертвого что спросишь? Вот снимай сапоги, оставляй в залог, а там видно будет.

Воины галдели, напирали на него и полушутя подталкивали в бок кулаками, кто дружески, а кто со злой памятью о многих вещах, что осели в бесчисленных хурджумах распорядителя, принесенных взамен кувшина с бодрящим душу и сердце напитком. Болтали, что он имеет несколько жен у себя на родине, и многих слуг, и дома, и стада…

Неизвестно, какой бы оборот приняло всеобщее желание, овладевшее вдруг, словно весенний воздух, славными джигитами, но, перекрывая общий шум и гвалт, послышался конский топот, и к реке выскочил небольшой отряд разведчиков, которые, не обращая внимания на собравшихся, пронеслись мимо толпы к ханскому шатру.

Стоящие телохранители вовнутрь их не пустили, но тут же один юркнул под полог, и наружу вышел Кучум, как всегда бодрый, подтянутый, готовый к немедленному действию. Он окинул взглядом толпившихся у провиантских повозок разгомонившихся воинов, но словно и не придал тому значения или сделал вид, что не заметил столпившихся, а те поспешили разойтись от греха подальше.

— Вдоль реки следует отряд сибирцев, — вполголоса доложил старший из сторожевых, — около сотни на конях и столько же пеших.

Кучум шумно вобрал воздух ноздрями, словно почуял опасность, кивнул головой, что понял сообщение, и коротко бросил:

— Следить и докладывать постоянно.

Затем он вернулся в шатер, изложил все неспешно Алтанаю, словно тот и не был в изрядном подпитии, и кликнул слугу, чтобы тот подавал панцирь, готовил коня, Алтанай, увидев приготовления, тоже вскочил, зашевелил могучими плечами, переминаясь, и, так и не услышав приказа, произнес полувопросительно:

— Пойду с первой сотней…

— Хорошо, — кивнул хан. И все. Словно и не было совсем недавно задушевной беседы, пения песен и дружеских улыбок.

Жизнь воина в седле, а все остальное — краткая передышка…

ШОРОХ СРЕЗАННОГО КАМЫША

Улусы Вэли-хана лежали на расстоянии одного перехода от сибирской столицы. Одним из первых он получил тревожное известие, посланное Едигиром.

Род Вэли-хана был некогда одним из самых могущественных на побережье Иртыша. Его предки жили здесь, когда еще не пришли из Великой степи племена, сбежавшие от железной руки монгола Чингиза.

С тех пор утекло много воды, и от некогда богатых и могущественных улусов остались малые толики былого величия.