Путь длиной в сто шагов

Я был оглушен и стоял как столб, а вокруг меня словно праздновали День взятия Бастилии. Повара, подмастерья и официанты били в кастрюли, орали, прыгали вокруг. Жак и Серж горячо обнимались, почти как любовники, кто-то плакал, кто-то обнимал кого-то и хлопал по спине, кто-то гикал от радости, и все то и дело от души пожимали друг другу руки.

А что думал я?

Не могу вам сказать. Точно не могу.

Я был очень взволнован. Мысли путались. Это была радость с привкусом горечи.

Возбужденные сотрудники выстроились в шеренгу – официанты в черном и повара в белом, как шахматные фигуры. Каждый хотел поздравить меня лично. Но я был холоден и благодарил их довольно сдержанно. Могло даже показаться, будто мне нет дела до происходящего и я наблюдаю всеобщую радость издалека.

Но подумайте только: всего двадцать восемь ресторанов Франции были удостоены трех звезд, и мой путь к этой третьей звезде был таким долгим и трудным, что я все не мог поверить, что достиг цели. Или, по крайней мере, не мог поверить этой половине строчки в обычной вечерней газете. И Сюзанна, стоявшая почти в конце шеренги, словно прочла мои мысли и вдруг спросила:

– А что, если репортер просто что-то не так понял?

– Дерьмо! – завопил Серж с другого конца кухни, грозя ей деревянной ложкой. – Что с тобой, Сюзанна? Вечно найдешь, что плохого сказать.

– Это неправда!

К счастью, в этот момент нас прервала Максин, которая, ломая руки, спускалась из офиса наверху, чтобы сообщить мне о том, что мне звонит мсье Барто, генеральный директор «Справочника Мишлен», и хочет срочно со мной поговорить. Пока я поднимался по винтовой лестнице, шагая через две ступеньки, сердце мое билось глухо. Я исчез в башенке под крики своих работников, желавших мне удачи.

Я глубоко вздохнул и взял трубку. После обычных притворных вежливых фраз Барто спросил:

– Вы читали сегодняшнюю вечернюю газету?

Я сообщил ему, что читал, и прямо спросил, правда ли то, что нам присудили третью звезду.

– Чертовы газеты, – наконец сказал он. – Да, это правда. Я должен вас поздравить.

Только тогда я позволил себе поверить этой потрясающей новости.

Судьба наконец-то повернулась ко мне лицом.

Мсье Барто продолжал что-то говорить о каких-то процедурных вопросах, а я изо всех сил старался уследить за его витиеватой речью. Похоже, от меня ждали, что я появлюсь на обеде по поводу награждения в Канне.

– Знаете, вы единственный иммигрант во Франции, который получил третью звезду. Это большая честь.

– Да-да, – сказал я. – Конечно. Огромная честь.

– Мне пришлось за вас повоевать. Не все мои коллеги считают, что повара… как бы это выразиться… из экзотических краев способны должным образом почувствовать французскую кухню. Это нечто новое. Однако такова жизнь. Мир меняется. Должен меняться и «Справочник Мишлен».

Он, конечно, лгал, и я не знал толком, что ему сказать. Не Барто вступился за меня, это я знаю точно; он был бы среди последних, кто проголосовал за меня. Успех мне обеспечили в высшей степени беспристрастные отчеты инспекторов, поданные после тайного посещения нашего ресторана и дважды обсуждавшиеся на уровне комитета. Эти инспектора стойко служили истине в том виде, в котором они ее понимали.

– Мсье Барто, – наконец сказал я, – благодарю еще раз вас и инспекторов комитета. Но простите меня. Мне надо идти. Ресторан открывается меньше чем через два часа. Вы понимаете.

Глава девятнадцатая

Тем волшебным вечером в конце марта, который принес мне третью звезду, к концу вечерней смены у меня на языке вдруг появилось ощущение чего-то легкого, сладкого, тающего, вкусного, чего-то вроде фисташковых мадленок, клафути с анисом или моего знаменитого горького вишневого сорбета. В духовке оставались только два суфле. Кондитер Сюзанна старательно доделывала последние заказы. Я подошел к ее столу, встал рядом, и вместе мы стали выкладывать компот, сваренный вместо воды на божоле, в хрустящие корзиночки, только что вынутые из духовки, – и ложечку маскарпоне, последний штрих в приготовлении моих тартинок tarte au vin. И можно было заметить, как постепенно остывает в это время суток кухня «Бешеной собаки», по мере того как одна за другой выключались ее плиты.

Клиенты в зале складывали салфетки на край тарелки, словно выбрасывали белый флаг. Я из своего окошка видел, как они под разными углами вытягивают ноги под столом, как наваливаются на столы всем телом, словно мясное суфле.

Жак и прочие все еще гудели, но уже не так громко. А дальше началось бесконечное вычитание, уменьшение порций и сворачивание. Официанты уносили тарелки, запятнанные соусом, и хрусталь со следами вина, смахивали корочки и крошки со столов. Наступило время подавать бодрящий кофе и птифуры; дижестивы в граненом хрустале и добрые гаванские сигары, предусмотрительно положенные в кармашки на табуреточках для ног.

– Жан Пьер! – окликнул я, снимая заляпанный халат. – Принесите мне чистый!