Путь Долгоруковых

Речка бежит себе, тянет за собой донную траву; берега крутые, скользкие, ступишь на край – вот тебе и могилка без креста. Даша стоит, обняв себя руками за плечи, зубы от холода ляскают. Нагнулась над черной водой, смотрит широко раскрытыми глазами – вроде манит оттуда кто? Ну, еще шажок! Страшно! А домой идти не страшно? Ну! Трижды перекрестилась – Богородица-заступница, помоги!

– Да-ш-а-а! – послышался сзади тонкий детский голосок. И опять с надрывом: – Да-а-ша-а-а!

Оглянулась, мелко дрожа всем телом. Кто ее зовет?

Бежит кто-то из березовой рощицы. Девчушка махонькая; остановилась, огляделась, увидела ее, замахала руками:

– Да-а-ша-а!

Параша, Дуняшина сестренка. Подбежала, тяжело дыша, ухватила ее за подол:

– Дашенька, голубушка, не прыгай в речку!

Тащит за собой:

– Пойдем к нам жить! Тятя тебя не обидит!

Плачет, подвывая, слезы градом, а в сарафан вцепилась – не оторвать. Так и пошли: Дашутка дрожит, обхватив себя руками, Параша тянет ее за подол, точно корову на веревке. У самой околицы только и опомнилась Дашутка, спросила: как Параша проведала, где ее искать? Та рассказала ей бесхитростно: люди видели, как она к речке бежала, решили, что топиться собралась. Дашутка закрыла лицо руками: стыд-то какой! Видели ее простоволосую, знают все – нет, видно, и вправду лучше в речку броситься! Но Параша тянет за собой, плачет, молит… По улице идти нельзя, пробрались задами к бывшей Дуняшиной избе. Дашутка осталась стоять в сенях, а Параша кинулась к отцу:

– Тятенька, тятенька, не вели Дашутке топиться, пусть с нами живет!

Мирон Кузьмич сидел под окошком на лавке, чинил хомут. Поднял удивленно глаза от работы – на пороге жалкая фигурка с опущенной головой. Посуровел, отложил шило. В зыбке, подвешенной к потолку под матицей, заплакал ребенок; Марья выглянула из-за занавески, окинула взглядом Дашутку, прошла к люльке, сунула руку – так и есть, обделался.

– Топиться – последнее дело, – с расстановкой произнес Мирон Кузьмич.

Даша прямо у порога встала на колени, поклонилась земно:

– Позвольте ночку у вас переночевать. Утром я уйду.

– Куда пойдешь-то?

– Не знаю…

В люльке кряхтел перепеленутый младенец, Марья качала ее, напевая «баю-бай, баю-бай».

– Живи до завтра. А там пойдешь к отцу, в ноги бросишься.

И снова взялся за шило.

День Даша провела в кутном углу за занавеской, помогая Марье со стряпней. Явился Степка со свежей ссадиной и с разорванным воротом рубахи: ребята на улице говорили, что Дашутка Акимова волочайка, спуталась с Егоркой Гольцовым, а он за нее в драку полез. Марья руками всплеснула: эк рубаху-то располосовал, на тебя не напасешься, дел у меня, что ли, других нету? Дашутка сказала, что зашьет, а сама украдкой подозвала к себе Степку:

– Степушка, голубчик, побеги к Гольцовым, разузнай у них исподволь, где их Егорка в городе живет, только не сказывай, что от меня.

Управляясь с делами, Дашутка все обдумала. К отцу ворочаться ей незачем: жизни не будет. Из отцовского дома она теперь выйдет, только когда вперед ногами понесут. Егорка, как только в воздухе замелькали белые мухи, в город с мужиками ушел, по весне обещал вернуться. Перед тем он еще дважды к ней в овин приходил; то ли видел кто, то ли проговорился кому? Как бы то ни было, его это грех, ему и покрывать. Она пойдет к нему в город, а там… На все воля Божья.

Пришел Василий, распространяя вокруг себя крепкий запах навоза, – чистил хлев. Бросил любопытный взгляд за занавеску, пошептался о чем-то с Марьей. Сели ужинать; Дашутка – на конце стола, с ребятишками. Ложку ей дали, но она опускала ее в общую миску через раз и старалась зачерпывать только жижу, бережно подставляя снизу кусок хлеба. После ужина помыла посуду, пока Марья возилась с дитем. Степка прокрался к ней и прошептал, что Егорка живет в работниках у купца Абросимова, в Нижнем посаде.

В Дашином плане оставалось только одно слабое место: в чем идти? Дорогу-то она примерно знала. Ничего не поделаешь, придется помощи просить.

Марья выслушала ее молча, сложив руки под грудью. Потом сходила в чулан, порылась в сундуке, вытащила оттуда шугай старый да теплый платок. Даша ей поклонилась, обещала все вернуть, как только сможет. Вздохнув, Марья завернула ей в тряпицу кусок пшенника, который от обеда остался. Спать Даша легла на печке с ребятишками, с самого краю, а рано утром, еще затемно, спустилась по приступкам и выскользнула из избы.

Шла она ходко, торопясь уйти подальше от села, пока не рассвело. Часа через три притомилась, присела на повалившееся дерево у развилки двух дорог, развязала свой узелок, поела. С поперечной дороги выехала телега, скрипя плохо смазанными колесами; бурая лошадка звонко постукивала копытами о мерзлую землю и кивала головой при каждом шаге. Молодой мужик натянул вожжи:

– Тпр-ру, стоять! Эй, красавица! Садись, подвезу!

Дашутка встала, поклонилась ему и села рядом.