Путь-дорога фронтовая

— Этот случай с матерью, — снова заговорил Мотовиленко, — нам во многом помог… Не забудь, что вокруг тут копошились махновские банды. Да, я забыл тебе сообщить еще одну историю — видишь, заработаешься день-деньской, голова не варит. Кто поджигал, кто содействовал, так и осталось тогда невыясненным. Подозревали многих и никого в точности. К тому времени я повел работу среди рыбаков, чтобы сорганизовать их в артель. Это ударяло по некоторым богатеям, которые под шумок занимались скупкой и перепродажей рыбы. И вот по деревне слух: «Идет махновский отряд, будет расстреливать всех сочувствующих большевикам». Работу мою среди рыбаков сорвали. Многие заколебались. И ведь, как вскоре выяснилось, отряд действительно шел, правда, северней нашего села. Значит, кто-то в селе имел точные сведения. Кто? Вопрос. Я поехал по делам в уезд. Ты, наверно, знаешь эту дорогу, надо проезжать через Стремянную балку. Текла когда-то здесь речка, сейчас осталось одно русло. Дожди размыли дорогу, в балке набралась вода. Тихо пересекаю ее. Неожиданно два выстрела сразу. Ого! Стегнул лошадь, чтобы выскочить скорей. Еще два выстрела. Одна пуля попала в кузов. Я вытащил револьвер, но куда стрелять? Никого не видно. Выстрелил больше для острастки. Лошадь выбралась на ту сторону, и я укатил. Вечером возвращаюсь с двумя ребятами из ЧК. Подъезжаем к Совету, думал, в нем никого уже нет, а там тетка Галина, оказывается, сидит. «Я, говорит, тут упражнялась в чтении». Вижу по ее глазам, что не только в чтении дело. «Может, что подозрительное заметила?» — спрашиваю ее. «Да так, — мнется она. — Думаю, не случилось бы опять чего. Вас нет. Посидела, почитала». — «А что? В чем дело?» — «Дела-то, собственно, никакого нет. Просто у Кубаря каких-то два гостя. Думаю, посижу лучше здесь». Послал я ее позвать двух-трех ребят. Потом вшестером окружили мы хату Кубаря. Я с чекистами вошел внутрь. Застолица. Трофимчук-отец, Трофимчук-сын. Кубари все в сборе и двое приезжих. Они хотели было выскочить из-за стола. Ребята из ЧК пригрозили револьверами. Короче говоря, нашли мы у Кубаря спрятанными в соломе двадцать две винтовки, семь обрезов и массу патронов…

Мотовиленко откинулся на спинку стула и многозначительно поглядел на собеседника. Потом взял стакан с остывшим чаем и стал пить большими глотками, погружая в него густые, спадающие вниз усы.

Моторный задумчиво постукивал пальцами по столу.

То, что мать покинула село, насиженные места, ушла в город, не кажется ему удивительным. Его это скорее радует. Так хотел отец, всю жизнь мечтавший о городе, но не попавший в него, так поступил он, туда же потянуло мать.

— Все-таки жалко, что я не повидался с матерью! — говорит он.

Мотовиленко успокаивающе машет рукой:

— Не пропадет! Везде свои люди.

Дверь растворяется. В хату быстро входит широкоплечий, низкорослый, крепкого сложения парень в брезентовых брюках, делающих его похожим на пожарного.

— Помнишь Гусева? — указывает на него Мотовиленко. — Он, брат, у нас сейчас председатель артели рыбаков. Малый с большими хозяйственными способностями. Учиться бы его надо послать.

Гусев долго трясет руку товарищу детства.

— Куда ты спешил? — спрашивает председатель сельсовета. — Я еще в окно заметил. Бежишь как на пожар.

— Да вот, видишь ли, поехал в город по артельным делам. Думал там пробыть час, пришлось переночевать: и туда надо, и сюда надо, — задержался, — скороговоркой сыплет он слова. — А тут Азовское море подалось. Ребята без меня лов затеяли. Бегу на место боя, как это говорится по-красноармейскому, — улыбаясь, кивает он на Моторного. — Хочешь, Ваня, посмотреть? Пойдем, — предлагает он ему. — Недалеко. Увидишь, как мы работаем.

…Море, что подходит в осенние дни чуть не к окнам села, тянуло с детства Моторного. Движение воды, приливы и отливы волновали его, раздвигали границы села, и за этой серой маслянистой гладью он чувствовал другие моря и других людей. Может быть, это широководное поле, расстилавшееся перед глазами, породило первые его мечтания о городах, в которые он стремился. Он все-таки был житель моря, хотя море это и было похоже на большую лужу. Позднее его смутные порывы столкнулись с действительностью. Море отодвинулось от него на многие километры, и вплотную приблизились шахты, введя его в круг новых отношений с людьми, в круг иных дел, завершением которых была революция и гражданская война…

— Идем, что ли! — говорит председатель сельсовета.

Моторный поднимается с лавки, и они втроем выходят из хаты. Они идут по улице навстречу ветру. Ветер ворошит солому на крышах хат, подметает дорогу, вздымает ленты пыли вверх и, разрывая их, засыпает глаза песком. «Надует много воды», — думает Моторный, вспоминая, как подростком ходил он помогать рыбакам и приносил домой десяток мелких рыб, которые получал за день тяжелого труда.

— Ты где сейчас работаешь, Ваня? — спросил Моторного председатель рыбацкой артели.

— В Москве, секретарем ячейки на фабрике «Освобожденный труд», кроме того, учусь.