Путь дурака

После экзекуции Девочина толкнули под колени и поставили на колени на грязный пол.

- Все, сука, выбирай: или мы тебя сейчас примочим или ты за щеку брать будешь.

- Не бойся, - сказал кривозубый Ханурик, - твоей маме напишут, что ты погиб смертью героя.

- Давай, пидарюга позорный, бери конфетку, - заорал Бугай, разжимая ему пасть ножом и пихая туда запачканный в говне хуй.

- Давай соси, козел, не то зашибу, понял?

Сломленный Девочкин стал запуганно сосать измазанный в говне член.

- Сука, все, теперь мы тебя каждую ночь хором ебать будем, - заорал Кривой.

Тут Девочкин захрипел и стал откашливаться, сплевывая сперму.

- Все, - сказал, отходя от него довольный Бугай, - я ему в рот наспускал.

- Теперь у меня бери, пидор, - сказал Ханурик, запихивая ему в ебальник свою пипетку, - соси, понял?! А то зашибу.

Через минуту он вынул письку и стал кончать ему на рожу, опрыскивая вонючей молофьей ебло Девочкина.

- Все, ничтожество, вот тебе и масочка для лица, ты же Маня и должен хорошо выглядеть, - глумился он.

- Дайте-ка я ща его в рот выебу, - засуетился Кривой, - все, паскуда, хуесос вонючий, соси-ка у меня, падла, не то повешу…

Так продолжалось еще долго, пока Девочкин, уже еле соображая, не повалился на пол, шо коли двинул, паскуда, - заорал Бугай, - давай-ка его обоссым, - при этом он достал свой пенис и стал орашать его мочей, другие присоединились к нему.

- Вот, на, умойся, ублюдок, - заорал Ханурик, мочась ему на рожу.

- Все, гандон, теперь я тебе всегда буду на рожу срать.

- А я ему буду в рот ссать, - заорал Кривой.

- Да он вообще будет говно есть, - бесился Бугай.

Тут Девочкин стал приходить в себя и, с трудом поднявшись, сел на залитый мочей пол.

- Что оклемался, падла? Давай, читай присягу, засранец, - глумился Кривой, - я готов стойко переносить все тяготы и лишения военной службы…

Сплевывая текущую изо рта молофью, Девочкин тупо стал повторять за ним слова присяги, а потом заплакал.

Деды, смеясь над ним, выперлись из туалета.

- Так, молодые, проследить, чтобы эта ваша Маня привела себя в порядок и не шараебилась по казарме, не то я всех отчешежоплю, - командовал Бугай.

Утром Девочкина обнаружили в туалете с перерезанными венами.

- Сука, хлюпик, кони решил отсюда двинуть, - бесился Кривой, - не выйдет! Я тебя еще петушить буду, пидарюга позорная. Давайте его скорей в медсанчасть вены зашивать.

- Дезертир, Родину защищать не собираешься, падла? Под трибунал пойдешь! - бесился Бугай.

- Эх, опять без дырки нам тут торчать, - сокрушался Ханурик.

«Да, - подумал Рулон, - отсутствие реализации сексуальной энергии может приводить к такой жестокости, как это было еще у католических монахов, которые организовали инквизицию. Все войны, резня, драки возникают от скопившейся энергии, которая превращается в яд. Но никому до этого нет дела. Тут нас делают зверьми, мы готовимся к войне, мы становимся орудием убийства. Вся наша жизнь – это война и подготовка к войне, а о развитии никто не хочет и думать, но я должен использовать эту ситуацию для просветления. Я должен не отождествляться с физическим телом и смотреть на себя со стороны».

Капитан Канарейкин на собрании сказал солдатам, что если его не признают дураком, то отправят в дисбат. Это чтобы всем не повадно было так себя вести. Рулон понимал, что они хотят так всех запугать, чтобы люди продолжали мучиться и боялись выйти из этой дурацкой игры путем самоубийства.

«Почему мы не можем покончить с жизнью, - думал Рулон, - ведь это право человека, право на смерть, мы рабы и нам не дают даже умереть, ведь нас нужно эксплуатировать».

Рулону очень нравились мысли о смерти. Он и сам был не прочь поголодать деньков этак шестьдесят и спокойно с молитвой отправиться на небо.

Часто перед сном Рулон представлял трогательную сцену, что он лежит в гробу и спокойно отходит в вечность. Он представлял, как его тело медленно разлагается, рассыпаются в прах кости и он исчезает, становится пылью. От этих состояний становилось спокойно и радостно.

Однако он знал, зачем он здесь, и старался быть сильным, чтобы выдержать все испытания, чтобы его не отпетушили или еще как-нибудь не покалечили, как других. «Деды» могли запросто отбить почки или еще что-нибудь. А где-нибудь в Афгане могли и совсем прибить, а домой написали бы, что он погиб смертью храбрых, защищая Родину. Так у нас любят делать очень часто.

Рулон все больше утверждался в мысли, что это Шаолинь, и он стал рассказывать другим солдатам, как он будет медитировать, стоя на посту. Все это принимали как плоскую шутку.

Часто доставалось и нашему герою. Он всегда при этом старался улыбаться и не допускать страха и обиды. Некоторые зачмаривались от битья, другие начинали лезть в залупу, но их быстро обламывали. Рулон помнил, что он всегда должен быть бравым и жизнерадостным.

Как бы ни были трудны условия, он старался действовать в них целостно, не жалея себя и не пытаясь сачковать, так как эти тенденции размягчали поле, делали человека внутренне слабым, что могло затем породить множество внешних неприятных ситуаций.