Путь дурака

Базар из этих пяти фраз за тот час, что Подстилка проторчала в магазине, повторялся через каждые 15 минут. Менты побыстрее ушли, уводя за собой Подстилку, Мудю и одну жирную курицу.

Теперь Подстилка решила корчить из себя наивного невинного ребеночка: «Я же не брала книги. Значит, я ни в чем не виновата. Значит, я могу быть спокойна», - пизданул недоразвитый умишко, и она уселась в ментовский бобик, радостно хлопая беньками. Все загрузились и поехали.

- А куда мы едем? – радостно спросила Подстилка у мента.

Тот молча курил.

- В милицию, да? В настоящую? – радостно удивлялась дура.

- В игрушечную! - пизданул мент.

- Ой, а я никогда не была в милиции, - радовалась дебильная.

- Теперь будешь, - усмехаясь, ответил мент.

- Ну, разве это нормальные люди! – заискивающе пизданула курица ментам.

Жирная свиноматка была явно не в своей тарелке и уже тряслась всем своим мышиным телом, сидя в бобаре и едя в ментовку. Мышиная ересь о том, что в бобике, в тюрьме, КПЗ и т.д. сидят токо страшные преступники, к которым достойному человеку нельзя подходить даже на расстояние одного метра, не давала ее сраке спокойно ехать в мусарню. Она уже даже засомневалась в своей правоте и с жалостью смотрела на Подстилку, но дебильная мышиная упертость: «Как же так я откажусь от своих слов!», - не позволяла ей замять тему и спокойно повалить на хаус к своим выродкам, которые по ее словам уже 3 часа сидят без ма-муч-ки.

Бобарь подкатил к ментовке. «Еб твою мать! Как бы отсюда съебаться!», - вся трясясь и попердывая от страха, Подстилка оглядывалась по сторонам, ища пути к свободе. Но мент неотступно следовал за ней. Ее и Мудю завели в здание, провели через две решетчатые двери и, закрыв замок, сказали стоять у второй. Подстилка с наивным видом принялась рассматривать замок, всем своим существом желая оказаться за дверьми. Но тут подошел мент и повел дальше по коридорам. В отупевшей от успокоительного башке бешено вертелась только одна мысль: «Бежать! Бежать отсюда!» Идиотке до одури хотелось сорваться с места и мчаться подальше, такого дикого желания и такой дикой безысходности она не испытывала еще никогда. Особенно тухло ей становилось, когда она смотрела на серого, отмороженного вусмерть Мудю. Но птичка попалась в клетку. Их подвели к нервному и взмыленному дежурному, и он стал записывать координаты Муди. Подстилка в это время усиленно подмазывалась к нему, задавая дебильные вопросики:

- Ой, а эти бумажечки вы заполняете?

- Да, - пиздел мент.

- Ой, а что, бывают групповые преступления и совершенные иностранцами?

- …

- Эти строже судятся, да? – доебывалась тупарка.

- Да-а, - пиздел мент.

- Ой, а Вам нравится Ваша работа? – продолжала доставать мусора дура, несмотря на призывные знаки серо-сизого Муди заткнуться.

- Там хорошо, где нас нет, - мягко улыбаясь, пиздел расплывшийся от такого чрезмерного внимания мент.

- Иди сюда, - позвал он затем Мудю и подвел его к шкафчикам, как в детском саду. – Доставай и клади все сюда.

- Все? - переспросил Мудя дрожащим голоском и, трясущимися как у алконавта руками, стал складывать в шкафчик вещи. – И это тоже? – жалобно спросил он, показывая на пояс, где у него хранилось бабло и в котором он даже дрых.

- Да, - сурово подтвердил мусор.

Подстилка с дичайшим ужасом смотрела на все это, продолжая изображать на своей харе наивную улыбочку.

ю Идем, - мусор повел обосравшегося в конец Мудю в коридор с камерами, в одной из которых и закрыл его.

«Пиздец!», - обоссалась от страха дура. – «Все, его посадили!» - стало разыгрываться хуевое воображение. – «Но за что? Это же все я!» – чуть было не заорала менту дебильная, но вовремя сдержалась, вспомнив, что признаваться нельзя. Она весело помахала трупу Муди ручкой и поперлась вслед за ментом, ноя, что у нее болит сердце и ей без Муди не жить, нельзя ли их как-нибудь вместе. Но менту было похуй, он вообще был простым дежурным, который записывал всех гостей и распределял их по камерам, следователям и т.д. Так шо дурная зря перед ним так распиналась. Но она с самого что ни на есть детства не умела отличать хуй от палки, а принца от бомжа. Единственное, чему ее усиленно учила дебильная серенькая мамашка, так это быть хорошей девочкой, что значило, не грубить, не пререкаться, быть предупредительной и вежливой, ни в чем никому не отказывать и прочая хуйня. Короче, быть такой как мамаша - половой тряпкой, о которую всякое быдло вытирает свои грязные вонючие ноги. И Подстилка таким дерьмом и была, свято следуя «завету доброй мамы», и теперь костерила на чем свет стоит эту суку, которая «желая исключительно добра своим детям», вырастила ни к чему не приспособленных моральных уродов.