Путь философа

Я все же дождался начала службы. И тогда произошло чудо. Замшелые старики, накинув на плечи талесы и надев филактерии, уселись в черное каре посреди зала и их постные лица обрели величие седовласых мужей духа. Все остальные расступились по сторонам зала, выделяя каре, и тогда старики запели «Кол Нидэрей». Такого пения я не слышал больше никогда и нигде, в том числе в синагогах Израиля, где музыка осовременена. В их пении чувствовалась вся история еврейского народа, начиная с Исхода. Жар пустыни исходил от него, и в нем присутствовали и Моисей, и Медный Змий, и все великие пророки, и простые пастухи. Но это не были стенания и плачь, характерные для еврейской музыки более близкого к нам времени. Была мужественная скорбь народа, разговаривающего со своим грозным Богом Яхве и готового и дальше нести бремя, возложенное на него Им. А когда пение закончилось, эти могучие мужи, говорившие почти на равных со своим Богом, на глазах стали опять превращаться в замшелых, жалких стариков.

Вершиной этой моей еврейской культурнической деятельности был вечер еврейской поэзии, который мне удалось организовать в Доме Писателей Украины. На этот период в Союзе и по большей части именно в Украине еще были еврейские поэты, пишущие на идиш, причем идиш для них был родным языком, усвоенном с детства. Часть из них вроде Ривы Балясной были сверстниками моих родителей, детство которых прошло в дореволюционном еврейском местечке, и поэтому их поэзия, чувства выраженные в ней (в собственно еврейской тематике) были, так сказать, аутентичны, естественны. Но были и так называемые молодые поэты. В то время в Союзе поэты числились молодыми почему-то до 50 не то 55 лет, Почему так – тайна советской бюрократической мысли. Причем это была официальная градация, дававшая этой категории какие-то дополнительные права, скажем при публикации. Не знаю, в какой степени эти молодые – Могилевич, Талалаевский – были сильно укоренены в свой народ, но и у них, как и у старших были хорошие стихи, которые я со своим знанием идиш уже вполне мог оценить.

Главная проблема была уговорить их участвовать в этом предприятии. Я не мог обращаться к властям с просьбой разрешить этот вечер (да еще в Доме Писателей), не имея предварительного согласия самих поэтов участвовать в нем, а поэты, не зная, как на это отреагирует власть, боялись давать такое согласие. Представители старшего поколения почти все оттянули свою десятку в лагерях при Сталине за «еврейский буржуазный национализм» и теперь боялись своей тени. Тем более, что со времени 30-тых гг. подобных вечеров не было, и именно за подобную деятельность им и навесили буржуазный национализм» во времена их молодости.

Молодые поэты хоть не сидели, но не испытывали ни малейшего желания рисковать отведать этого счастья.

Решающую роль в успехе уговаривания их сыграли две мои помощницы – очаровательные, молодые, интеллигентные, остроумные девушки. Если уговаривать приходил я сам или в сопровождении мужчин, дело было обречено на провал, сколько бы мы не пели про то, что времена изменились, и про «национальное по форме и социалистическое по содержанию». Уж они то были куда как более, чем мы сейчас, «социалистическими по содержанию», когда сели. Нас выпроваживали как фанатиков – отморозков, которые и себя не жалеют и которые во имя своих бредовых идей готовы подставить и других. Но когда рядом были две смеющиеся, брызжущие радостью жизни молодые женщины, тень опасности растворялась. Какой может быть риск, когда в деле участвуют такие красотки и умницы?

Надо сказать, что времена действительно изменились и о массовых репрессиях уже не могло быть речи, но до полного вегетарианства властей было еще далеко. Оглядываясь назад, я чувствую, что в отношении поэтов совесть моя чиста – по крайней мере, посадка за участие в этом вечере им не грозила. Другое дело я и мои товарищи. Как раз незадолго до этого вечера умер от повторного инфаркта, случившегося через три месяца после первого, мой друг и соратник по делу, к тому же начавший эту еврейскую деятельность гораздо раньше меня, Алик Роговой. Ему было всего 31 год, и до первого инфаркта у него никаких проблем с сердцем не было. Врачиха, делавшая вскрытие, сказала мне по секрету, что обнаружила в сердце странные образования. Я не сомневаюсь, что это было дело рук ГБ.