Путь Гегеля к «Науке логики» (Формирование принципов системности и историзма)

Таким образом, читатель «Феноменологии…» – он же зритель, следящий за феноменологической драмой, – должен быть готов «увидеть» сомнение, отчаяние являющегося духа, его самомнение; зритель познакомится со способностью духа жить псевдореальностями и упускать из виду реальность истинную и т.д. Он не должен забывать, что эти и подобные страдания, внутренние противоречия, напряженная диалектика духа – его собственная судьба. Феноменолог говорит с ним и о нем ⁴⁶. И все в феноменологии, в том числе «нереальное сознание», должно предстать в полноте форм – это будет «галерея форм», череда «гештальтов»[16], которая сродни «медлительному движению» и «последовательному ряду духов» (в кавычках выражения Гегеля), накопленному самой историей. Читатель приглашается не только прочитать текст, но пережить, «осовременить» его для себя ⁴⁷. Недаром Гегель пользуется образом Голгофы – им и завершается «Феноменология…»: «Цель, абсолютное знание, или дух, знающий себя в качестве духа, должен пройти путь воспоминания о духах, как они существуют в нем самом и как они осуществляют организацию своего царства. Сохранение их [в памяти], если рассматривать со стороны их свободного наличного бытия, являющегося в форме случайности, есть история, со стороны же их организации, постигнутой в понятии, – наука о являющемся знании; обе стороны вместе – история, постигнутая в понятии, – и составляют воспоминание абсолютного духа и его Голгофу, действительность, истину и достоверность его престола, без которого он был бы безжизненным и одиноким; лишь –

Из чаши этого царства духов
Пенится для него его бесконечность» ⁴⁸

.

Итак, важнейший источник жизненности науки о являющемся духе – заключенное в ней историческое воспоминание. Весь вопрос, однако, состоит в том, чтобы самым конкретным образом разобрать достоинства и ограниченности обращения к истории в ходе феноменологического исследования, что и является одной из задач дальнейшего рассмотрения.

Одно замечание об особенности нашего исследования «Феноменологии…». Мы стремились в ходе анализа удержать то, что отличает ее как произведение непривычного для философии жанра. Ведь это своего рода философская драма; во многих случаях Гегелю удаются поистине сценические эффекты; формообразования сознания, несмотря на их абстрактность, предстают как портреты человеческих типов; обобщенность форм маскирует, но не скрывает исторической подоплеки и значимости мастерски рисуемых Гегелем конфликтов духа. Надеемся, в процессе конкретного рассмотрения текста читатель поймет, почему нам так хотелось избежать привычной манеры абстрактно-сциентистского изображения этого яркого и необычного произведения.

3. Чувственная достоверность и восприятие, или первые акты феноменологической драмы

Первым на сцене «Феноменологии…» появляется именно сознание, причем сначала как гештальты «чувственной достоверности». Гегелеведы нередко делают упор на традиционный – как им кажется, гносеологический – характер этого начала, что их очень радует ⁴⁹.

Между тем исследование гештальтов чувственной деятельности в «Феноменологии…» – непривычное для теории познания. Начинается оно с разбора глубокого конфликта между сознанием и знанием, между сознанием и предметом, что для теории познания необычно. Гегель исходит из того, что обыденное чувственное сознание склонно противопоставлять себя науке, изображая себя «подлинной действительностью». Итак, с выражения притязаний чувственной достоверности начинается ее роль на сцене феноменологии. Она заявляет о себе, что ее познание самое богатое и достоверное. Гегель сразу произносит свой приговор: на самом деле речь идет только о «видимости богатейшего познания», только о «видимости самой подлинной достоверности», однако видимости, имеющей прочные объективные основания. Ведь чувственная достоверность потому представляется богатейшим познанием, что перед ней, как кажется, расстилается поистине бесконечное богатство – «выходим ли мы наружу» в пространстве и во времени, или «берем какую-нибудь долю этого изобилия и путем деления входим внутрь ее» ⁵⁰. Видимость поддерживается и тем, что чувственная достоверность имеет перед собой предмет во всей его полноте, и кажется, что она ничего не упустила из предмета. «Но на деле эта достоверность сама выдает себя за истину самую абстрактную и самую бедную. О том, чтó она знает, она говорит только: оно есть; и ее истина заключается единственно в бытии вещи (Sache). Со своей стороны, сознание в этой достоверности имеется только как чистое „я“; или я есмь тут только как чистый „этот“, а предмет равным образом – только как чистое „это“» ⁵¹.