Путь Гегеля к «Науке логики» (Формирование принципов системности и историзма)

Анализ рассудка тесно увязан с заданной в Предисловии истористской координатой. Дело «рассудка» усматривается как раз в подготовке исторически значимой абстрактной формы, разнообразных «абстрактных материй», гештальтов, которые, как считает Гегель, благодаря рассудку, но уже за «его спиной» начали причудливую, неясную для самого рассудка игру. В таком промежуточном расположении рассудка между чувственностью и более высокой человеческой способностью – наукой разума или разумом науки – после «Критики чистого разума» Канта уже нет ничего оригинального. Общий абрис системы, следовательно, в какой-то мере подсказан кантовско-фихтевско-шеллинговской мыслью. Вместе с тем содержания понятия «рассудок» у Канта и в феноменологии Гегеля существенно различны. Кант вверяет именно «способности рассудка», подкрепляемой, конечно, всей мощью продуктивной способности воображения, развитие и обоснование «чистого» естествознания. Иными словами, у Канта рассудок и порождает сверхчувственный мир, и познает его принципиальное отличие от мира чувственного, и «наводит порядок» в хаотическом мире явлений, приписывая им законы, а заодно и «предписывая законы природе».

Не то в «Феноменологии духа»: рассудок – комплексный, сложный гештальт духа, но это пока еще своего рода слепой гештальт. Впоследствии, в «Науке логики» или «Энциклопедии…», будет более объективно оценена огромная мощь рассудка; подходя ближе к системной схеме Канта, Гегель свяжет силу рассудка с успехами практической деятельности и достижениями естествознания. Но пока, в «Феноменологии…», рассудок со всеми его «силами» объявляется бессильным. Он не проникает сколько-нибудь глубоко в созданный им «вывернутый наизнанку» мир. Рассудок пасует перед труднейшими задачами, которые связаны с познанием законов явлений. Более того, именно он, по Гегелю, погружает индивида в пучину многих жизненных бедствий. Они коренятся в описанной выше способности рассудка «выходить вовне», создавая целый мир «сил» и порождая их таинственную, неясную ему игру. «Äußerung» перерастает в «Entäußerung», т.е. обособление, «затвердение» вышедших вовне порождений рассудка, а «Entäußerung» легко оборачивается «Entfremdung», т.е. отчуждением.

Гегелевский анализ так и построен, чтобы разрушить тесные границы академического философско-гносеологического системного исследования, преодолеть его формализм в пользу содержательности самой жизни. И хотя это будет, как мы увидим далее, ограниченная содержательность, в приоткрытые шлюзы хлынет довольно мощный поток действительных проблем. Проложенное и пролагаемое далее русло «являющегося духа», как и прежде, будет их преобразовывать по знакомой нам модели типологии гештальтов, типологического историзма. Однако история уже будет ставить свои все более явные опознавательные знаки на гештальтах духа.

2. Феномен «признания» под формой конфликта господского и рабского сознаний

Раздел «Самосознание» Гегель помещает между рассудком, который уже сыграл свою роль, и разумом, чья партия еще впереди. Такая раскладка обусловлена задачами логики феноменологического системного рассмотрения. «Отработав» темы чувственной достоверности и рассудка, исследователь как бы обращает микроскоп анализа в мир невидимых глазу движений самосознания, чтобы понять, как и почему в действительные эмпирические процессы жизнедеятельности людей, в частности и особенности деятельности духовной, вкрапливаются процессы, обстоятельства, характеризующие именно роль самосознания.

При анализе раздела «Феноменологии…», посвященного самосознанию, гегелеведы охотно прибегали к расшифровке гештальтов, прямо связывая их с реальными историческими и социальными процессами. Гегель, несомненно, дает для этого повод, ибо наделяет тот или иной обобщенный гештальт чертами некоторой исторической реальности: событий, процессов жизни греческого, средневеково-христианского или новоевропейского мира. С этим главным образом и связывали историзм «Феноменологии…», считая, что Гегель последовательно изображает в виде феноменов духа сменяющие друг друга этапы общественного развития. По нашему мнению, при таком подходе специфика и противоречивость гегелевского историзма не выявляются. Историзм «Феноменологии…» покоится на более сложных и более противоречивых методологических решениях Гегеля, что мы попытаемся показать в ходе последующего анализа.