Путь гения. Становление личности и мировоззрения Карла Маркса

Один из мелкобуржуазных демократов, Карл Шурц, слышавший выступление Маркса в 1848 году в Кёльне, на конгрессе демократических союзов, до конца жизни запомнил тот резко саркастический тон, которым Маркс произносил слово «бюргер» (буржуа, мещанин, филистер).

В своих статьях, брошюрах, книгах, письмах Маркс воздал по заслугам целой своре филистеров. Он не раздумывал, достоин ли противник его критики, и часто ничтожных людей делал объектом своего неисчерпаемого остроумия. К Марксу целиком можно отнести слова Гейне, сказанные им о Лессинге: убивая своих противников, он тем самым дарил им бессмертие, он как бы обволакивал малюсеньких писателишек остроумнейшей насмешкой, восхитительнейшим юмором, и теперь они хранятся на веки вечные в его сочинениях, как насекомые, попавшие в кусок янтаря.

Филистеры (от Наполеона III до газетных репортеров) на протяжении всей жизни Маркса пытались мстить ему клеветой, травлей, измышлениями, а если это не помогало, то – замалчиванием его произведений. И все же, несмотря на все тяжелые испытания, Маркс с гордостью мог сказать, что никогда не уступал филистерству ни в чем, не находился у него «под пятой» и всегда был готов дать ему бой. «Да, вопреки всему, всему, – замечал он в одном из писем, – девиз „филистеры идут на меня“ всегда будет для нас предпочтительнее девиза „под пятой филистера“».

Маркс был равным образом беспощаден как к филистерству в политике, так и к филистерству в науке.

В науке филистерство проявляет себя прежде всего трусостью и низостью мысли, которая боится делать неизбежные выводы из наблюдаемых фактов, боится без оглядки следовать самой логике вещей, невзирая ни на какие посторонние науке соображения.

Филистер в науке озабочен не поисками истины, а тем, чтобы скрыть ее и фальсифицировать. Своей бессовестной апологетикой он тщится упрочить положение господствующих классов, а тем самым и свое собственное. Он хоронит истину в вязкой тине псевдо-правдивой болтовни, он надежно облекает ее в одежды наукообразности.

Филистер стремится сделать науку орудием для достижения своих целей, ничего общего с наукой не имеющих, он использует ее «применительно к подлости». Но человека, «стремящегося приспособить науку к такой точке зрения, которая почерпнута не из самой науки (как бы последняя ни ошибалась), а извне, к такой точке зрения, которая продиктована чуждыми науке, внешними для нее интересами, – такого человека я называю низким».

Эти слова, хлесткие, как удар бича, как звук пощечины, Маркс адресует ученым-фальсификаторам и бесстыдным торгашам от науки вроде Мальтуса, Рошера, Бастиа. К попу Мальтусу Маркс питает безграничное презрение за то, что «этот негодяй» извлекает из добытых уже наукой (и всякий раз им украденных) предпосылок только такие выводы, которые «приятны» господствующим классам. Он фабрикует научные выводы «с оглядкой» на эти классы, но его выводы становятся «безоглядно-решительны, беспощадны, поскольку дело касается угнетенных классов». Тут «он не только беспощаден, но выставляет напоказ свою беспощадность, цинически кичится ею».

Паразитируя на ниве науки, подобный «ученый» обычно обращается к плагиату, но и тут остается верен себе. «Человек, впервые открывший какую-нибудь идею, может, добросовестно заблуждаясь, доводить ее до крайности; плагиатор же, доводящий ее до крайности, всегда делает из этого „выгодное дельце“».

В этом гневном обличении ученой низости мысли Маркс обнаруживает не только свои антипатии, но и симпатии: представление об облике подлинного ученого, о его бескорыстном и самоотверженном служении истине.

Самого Маркса можно с полным правом назвать олицетворением ищущей научной мысли. Творческое мышление было для него высшим жизненным наслаждением. И он всегда невыразимо страдал, когда что-нибудь отрывало его от научной работы. Даже изнуряющие, невыносимые боли от частых карбункулов и жестоких приступов болезни печени шли не в счет с теми страданиями, которые он при этом испытывал от вынужденного безделья.

Научная добросовестность Маркса была не только безупречной, но даже, как казалось Энгельсу, чрезмерной. Энгельс, сам в высшей степени добросовестный в научной работе, не раз выходил из себя от скрупулезности Маркса, не давшего в печать ни одной фразы, которой он не мог бы доказать десятью различными способами.

Великий мыслитель сочетался в Марксе с великим критиком, а этого критика он – как в юности, так и особенно в зрелом возрасте – обращал прежде всего против себя самого. «…Мне свойственна, – признавался Маркс, – еще та особенность, что если я вижу что-нибудь уже написанное мною месяц спустя, то оно меня уже не удовлетворяет, и я снова все полностью перерабатываю».