Путь Грифона

Демобилизованные красноармейцы заставали по возвращении домой расстроенное хозяйство. Деревни заметно обезлюдели. Города захватила безработица. Власть не могла и не умела наладить новую жизнь. Жить в новых условиях оказалось невыносимо. «Возвращаться к жизни по-старому – значило признать ошибочность и глупость самого свершения революции», – такой вывод всё чаще терзал сознание победителей в Гражданской войне. А теперь и вовсе хозяевами жизни оказались третьи лица. Быстро богатели нэпманы. Уголовная преступность нового времени оказалась необычайно смелой, циничной и несказанно жестокой. Часто с опытом бандитизма. Государственный, чиновничий аппарат налаживал свою, отдельную от народа, жизнь.

Кто бы что ни говорил об экономической политике, но общее мнение населения было о ней таково: выверенной программы построения нового общества у власти не было. Послереволюционная жизнь выстраивалась методом проб и ошибок. Методом, который народ быстро окрестил «методом тыка». Попробовали военный коммунизм – не пошло. Попробовали новую экономическую политику – оказалось, что она противоречит самой идее бесклассового общества. Плохо было почти всем, и можно было только спорить: кому жилось хуже?

В весенние месяцы 1922 года накануне расформирования в Первую конную армию, централизованно, из Москвы, поступила партия парадных гусарских киверов. Экзотические головные уборы вызвали у будённовцев самые противоречивые чувства от веселья до раздражения.

– Да они что, издеваются?! – негодовал Будённый. – Они ещё гусарские ментики с доломанами нам прислали бы!

– Не шуми, Семён, – успокаивал командарма Ворошилов, – в другие армии вон кирасирские каски поступили, и то ничего… В Москве и Питере все кавалерийские курсы давно в киверах и касках. О смотрах и парадах уже не говорю.

– И что? Орлов царских они бумажкой залепляют? – громко недоумевал командарм.

– Кто как приспособится.

– А вы чего лыбитесь? – переключился Будённый на Хмельницкого и на зашедшего по делам в штаб Суровцева.

– Да я ничего не говорю, – оправдывался Хмельницкий.

– А ты чего? – спрашивал Будённый уже Суровцева.

– Я понимаю ситуацию таким образом, что военной формы не хватает, – отвечал Сергей Георгиевич, – а на складах осталось много парадной формы старой армии. Во время войны это носить – конечно, глупость. Но для учебных команд и для кавалерийских курсов мирного времени – это даже хорошо. Хотя бы голову научатся прямо держать.

– Ну, это да, – согласился командарм, поносивший до революции уланскую парадную форму, – кивер и каску, оно конечно, на затылке не потаскаешь. Да и казакам свои чубы хочешь не хочешь, а придётся прятать. А то дай волю – они бороды опять отрастят.

– Народ правильно говорит, – вставил своё слово Ворошилов, – не бывает худа без добра.

Мария Александровна Суровцева и Маргарита Ивановна Мирк, прежде снимавшие этаж в особняке на улице Белинской, сносили в бывшую гостиную свои вещи. Повсеместное уплотнение коснулось и этой странной семьи. Уже был заселён по ордерам томского жилищного отдела первый этаж двухэтажного дома.

С сегодняшнего дня за тётушками Суровцева осталась только одна из пяти занимаемых прежде комнат во втором этаже. Среди сваленных как попало вещей эти женщины были похожи на двух коллекционных кукол, случайно попавших в лавку старьёвщика. Если в молодые годы они имели обыкновение разговаривать между собой одна на немецком, а другая на французском языке, то в новом времени они не находили и русских слов, чтоб не выделяться среди языковой стихии нового времени. Да и правда, лучше им теперь было бы помалкивать.

– Но должен же быть какой-то выход, Мария! – воскликнула Маргарита Ивановна, водружая на стол поверх груды старых вещей подшивку таких же старых газет.

– Я не вижу выхода, – присев на стул, устало проговорила Мария Александровна.

– Роялю здесь просто нет места. Может быть, нам следовало согласиться на переселение вниз?

– Нет. Здесь у нас хотя бы остается отдельный вход, – кивнула Мария Александровна на застеклённую дверь на балкон, который действительно был оснащён крутой лестницей с перилами.

– Что будем делать с книгами? Новые жильцы их попросту сожгут в печи.

– Пусть жгут. Ничего мы с тобой не сможем поделать. Ничегошеньки. Журналы и газеты университетская библиотека согласилась взять, в приёмке книг отказали. Говорят, теперь их просто негде хранить. Библиотеки томских купцов свалены прямо в коридорах. Редчайшие издания. Смотреть жутко: инкунабулы и фолианты лежат на полу.

Они долго, молча глядели на газеты, в которых до революции под звучными псевдонимами публиковали свои стихи и фельетоны. Прислушались к скрипу ступеней на лестнице в глубине комнат.

– Параскевушка, кормилица наша, вернулась, – грустно улыбнувшись, объявила Мария Александровна.

Тяжело дыша, в комнату вошла няня Сергея – Параскева Фёдоровна. По довольному лицу пожилой женщины можно было заключить, что её поход на городскую толкучку был удачным.

– Ну вот и я, – объявила няня, – книжки обратно принесла, а часы вот обменяла.