Путь Грифона

Сложный процесс меновой торговли между городом и деревней вступил в заключительную фазу, которая была не менее опасной, чем сами эти рейды в село за продуктами. Часто именно по возвращении мешочники становились жертвами произвола со стороны властей и уголовников. Милиционер в короткой тужурке, увидевший звёзды и кубики на рукавах длинной кавалерийской шинели Суровцева, неуклюже отдал честь, приложив руку к козырьку матерчатого белого шлема, вошедшего в историю под названием «здравствуй-прощай», – одного из летних вариантов будёновки. Поприветствовав милиционера в ответ, Сергей Георгиевич прошёл мимо. Буквально чувствовал милицейский взгляд на кобуре, в которой покоился наградной наган от командования Первой конной армии. Воспользовавшись замешательством постового, мучительно соображавшего, какой должности соответствуют кубики на рукавах уходившего прочь военного, обладатели мешков оживились и вдруг, точно не голуби, а лёгкая и подвижная стая воробьёв, почти мгновенно рассыпались в разные стороны. Милиционеру только и оставалось, что крякнуть от досады. Подобно незадачливому коту, собравшемуся на охоту и упустившему возможную добычу, ему осталось только растерянно крутить в разные стороны усатой головой, не в силах что-то изменить. «Не бежать же за ними, бросив пост! Стрелять нельзя – теперь запрещено. А кричать – не докричишься. И свистеть в свисток – дело бесполезное. Даже смешное. И всё из-за этого, с тремя кубарями на рукавах и с наганом на ремешке», – злился милиционер на давно ушедшего прочь командира Красной армии. Судя по цвету клапанов на шинели и синей окантовке, повторяющей форму красной звезды на шлеме, – кавалериста…

Утро, начавшееся в туманной мороси, и продолжилось точно в каком-то тумане. На двери дома его детства коваными гвоздями была прибита несуразная, крашенная синей краской жестяная вывеска «Томсккомдорраздзор». На голове человекообразного существа, отворившего ему и сообщившего страшную весть, как и у милиционера на вокзале, тоже был шлем «здравствуй-прощай». Такой же лёгкий и матерчатый шлем без ушей, но армейского образца и защитного цвета. Выцветшие, как и головной убор, широкие не по размеру гимнастёрка без подворотничка и галифе мешковато висели на плоском тщедушном теле незнакомца или незнакомки.

Тонкая, давно немытая шея и нечищеные сапоги большого размера ничего не прибавляли и не убавляли в понимании того, кто перед ним стоит. Мужчина не мужчина. Женщина не женщина. Может быть, подросток? Нет. И не подросток. Морось не рассеивалась, и будто сквозь неё проступало морщинистое лицо со следами когда-то перенесённой оспы. Казалось, что из какого-то длинного коридора доносился неприятный, скорее всё же женский, чем мужской, прокуренный, пропитой или же простуженный голос человека неопределённого возраста:

– Так что порешили прежних жиличек, товарищ красный командир. Уж месяц как порешили… И в «Красном знамени» списочек был. Человек, эдак, пятнадцать «контриков» на круг и вышло, – хрипло известили его прямо с порога.

– Кто вы? – медленно приходя в себя, спросил Суровцев.

– Сторожим мы тут. Табачком не угостите? – ёжась от непогоды, ответило странное порождение новой эпохи.

У него, казалось, не было сил даже ответить обычным «не курю». Обыденность, с которой ему только что сообщили о расстреле самых родных и близких ему людей, буквально подавила его, не оставив ни единой, даже малой надежды на какую-либо ошибку в понимании произошедшего.

– За что порешили? – с усилием произнёс он наполненный страшным смыслом глагол.

– Так контра офицерско-монархическая… А вы до кого пришли, товарищ красный командир?

– Здесь ещё жильцы были на первом этаже… Где они?

– Выселили, как чуждых элементов и несознательных приспешников.

– Куда выселили?

– Куда выселяют? На улицу, знамо дело… Куда ещё?

– А пожилая женщина? Здесь женщина из простых проживала…

– Так вам кто нужен-то? – точно раздражаясь непонятливости военного, спросило существо.

Суровцев ничего не ответил. Резко развернулся и пошёл прочь от дома-терема, в одночасье ставшего ему и чужим, и ненавистным одновременно. Едва не выронил из рук вещевой мешок с подарками и продуктами.

– Товарищ красный командир! Товарищ красный командир, – дважды окликнули его. – Вы к Алексеевскому монастырю сходите. Там бабушку вашу я видала, – наконец-то обозначила свою половую принадлежность сторожиха, – при монастыре она отирается… кажись…

Ни поблагодарить, ни сказать что-нибудь в ответ даже сил у него, как и самих слов, просто не нашлось. Образовавшийся в горле комок будто сдерживал заблестевшие в глазах слёзы. Это ощущение горечи и боли в горле было столь сильным и неприятным, что от него становилось дурно.