За всю свою жизнь Юзеф Довбор-Мусницкий не мог и подумать, что когда-нибудь ему будет суждено своими глазами читать подобные строки:
Поляки, пробил час, когда заветная мечта ваших отцов и дедов может осуществиться.
Полтора века тому назад живое тело Польши было растерзано на куски, но не умерла душа ея. Она жила надеждой, что наступит час воскресения польского народа, братского примирения ея с великой Россией. Пусть сотрутся границы, разрезавшие на части польский народ. Да воссоединится он воедино. Да возродится Польша, свободная в своей вере, в языке, в самоуправлении.
Одного ждет от вас Россия: такого же уважения к правам тех национальностей, с которыми связала вас история. С открытым сердцем, с братски протянутой рукой идет к вам великая Россия. Она верит, что не заржавел меч, разившей врага при Грюнвальде.
Заря новой жизни занимается для вас. Да воссияет в этой заре знамение креста, символа страдания и воскресения народов.
От имени Государя Императора Алексея II Николаевича
Еще Польска не сгинэла
(продолжение)
Но дни отмщенья наступают,
Судьями рок поставил нас.
Разом все песнь споем,
Над троном знамя наше реет,
Массы гнев, месть и гром с ним несем,
Залог свободы в нем.
Но знамя то, как кровь, алеет,
То кровь работников на нем.
Казик Рокоссовский был хлопцем упрямым и настойчивым, несмотря на свой юный возраст. Поставив перед собой какую-нибудь цель, он упорно стремился к ней всеми доступными способами. Сейчас очередная цель была достигнута и Казик наслаждался часами спокойствия в ожидании той минуты, когда на крыльцо усадьбы, звеня серебром шпор, выйдет командир и негромко скомандует «Седлай». Вскинется к солнцу фанфара сигналиста, взлетят над фольварком звенящие такты — и засуетятся, мгновенно забыв об отдыхе, бойцы у коней, а чуть позже затрепещет на ветру прапор в руке знамёнщика, Гжегож Котовский в своих великолепных алых галифе и малиновой рогатувке выедет в голову отряда и пёстрый шквадрон вновь двинется за ним. Двинется, не спрашивая, куда ведёт их любимый командир: к новому ли бою или к радостной встрече в очередной освобождённой от германца деревне.