Если не привязываться к конкретному моменту жизни, тогда эмоции уступают место переживаниям — ведь эмоции это всегда следствие, это всегда продукт осознания переживаний, даже если это и происходит незаметно. А вот чистое переживание разительно отличается от эмоций — это самая суть жизни, и от практики чистого переживания до Самадхи — один шаг. Переход к чистому переживанию — это ощущается, как будто внезапно захватывает дух и ты проваливаешься в область какой-то особенной глубины и особой — невероятно насыщенной полнотой жизни. Главное качество этого переживания — полнота. Ты захлебываешься ощущением полноты, ты чувствуешь, что это есть предельная реализация. Мир раскрывает свою невероятную глубину.
Есть шанс, который заключен в безответной любви. Его можно взять тогда, когда идешь навстречу своим переживанием без страха и упрека. На самом дне отчаяния от невзаимной любви лежит великий клад, и доступен он только сильным и страстным людям — которые способны так глубоко за ним спуститься. Это занятие для сильных людей, но с другой стороны именно в этом и растет сила.
Когда я слышу девичий крик на улице — далеко, едва слышно, неясно — то ли это крик баловства, то ли призыва — мне всегда кажется, что зовут меня, что это у кого-то больше нет сил терпеть и вот она вышла на улицу и просто кричит, и надеется, что я услышу. И я приглушаю музыку и мысли, замирая внутри, и вслушиваюсь и жду и хочется быстро одеться и выбежать на улицу и закричать в ответ — я здесь!!!
Горы отняли у меня воздух, любовь отняла у меня землю, люди отняли у меня веру, боль отняла у меня надежду. Когда разжимаешь кулак в бессилии и все, что ты держишь — выскальзывает из твоих рук и я смотрю на опустевшие руки и вижу, что все потеряно — руки вновь ощущают, все потерянное вновь оживает во мне. Есть нечто, что нельзя потерять, но каждый раз теряя забываю об этом. И каждый раз вспоминаю, обнаружив себя вновь на этой земле.
Я заметил, что Акутагава, когда хотел выразить невыразимую слитность событий, использовал частицу «-но»: «Ару сигурэ-но фуру бан-но кото дэс». Я же, смотря на написанное мною — вижу, что экплуатирую союз «и» а также часто пренебрегаю запятыми — непрерывность мне дороже грамотности. Чем дальше, тем больше мне мешают запятые, когда они не являются выражением естественной паузы.
В первый же раз я мог сразу отвернуться и уйти. И ничего бы этого не было. Была бы просто глухая тоска по несовершённому, как предательство самого себя, но это было бы наверное не так больно. Но этот выбор не для меня. А вот этот, видимо, для меня.
Когда я сижу в лесу у костра, когда я пришел туда с палаткой на пару дней или пару часов, чтобы посидеть на природе под шумящими деревьями и почитать книгу, или подумать в спокойном уединении о своей жизни, когда мои мысли сосредоточены и не возвращаются в город к заботам — в такие моменты я собран, чувствую запах свежего ветра, чувствую, как прямо стоят сосны и как стремительно стелется мох, и свежесть извне становится свежестью изнутри. Когда я возвращаюсь, я приношу это с собой. Я не хочу чувствовать ничего своим, и поэтому там, где другие не могут ни на минуту вырваться из суеты, я чувствую себя как путешественник у костра — свободный, собранный, полный свежести, отрешенный.
Ряд имен, которые всегда остаются близки мне не смотря ни на что — создатели того, что во мне живет, что живет мною: Акутагава, Кобо Абэ, Кавабата, Фаулз, Кастанеда, Николл, Льоса, Фриш, Кришнамурти, Сузо, Таулер, Ошо, Ницше, Рамакришна, Миларепа, Газданов… Это гипнотический ряд имен, произнося которые я замираю и жаркая изморозь покрывает мое сердце — я чувствую себя внутри, я вижу бесконечную череду, я слышу громовое молчание, идущее от сердца к сердцу, я слышу, как этот гром раздается хрустальной тишиной и он кровавого цвета.
Иногда, когда я просыпаюсь, от сна остается странное ощущение, и если не касаться руками головы, не двигаться некоторое время и отдаться полусонной дремоте, то можно позволить этому ощущению проявиться несколько отчетливее. Оно не связано, как кажется, ни с сюжетом сна, ни с чем-то вообще — оно странное, приходящее из самой глубины — оно переживается несколько тревожно, оно слишком непохоже на все, с чем приходилось сталкиваться в реальности бодрствования или в реальности сна. Оно, кажется, исходит из самой глубины. Грозное ощущение — пугающее и привлекательное одновременно. Пугающее потому, что несет в себе угрозу для всего, что вне его — чем сильнее ощущение индивидуальности, тем более плоской тенью она кажется. Привлекательно потому, что туда лежит моя дорога, потому что это — проникновение к прямому переживанию пустоты, которая все наполняет.
Одинокий странник в мирах разделенности.