Путь к Имени, или Мальвина-Евфросиния

Нюта! Господи, как я могла забыть с Валькиными делами о другой своей подруге, которой тоже пришлось ой как солоно! Я распахнула дверь: бомж, у которого не было ноги, едва удерживал на руках неподвижную и как будто неживую Нюту. Ее запрокинутое на плечо бомжа личико было страшно бледным и маленьким, глаза закрыты. Я подставила руки и приняла Нюту от безногого бомжа; в следующий момент ее у меня перехватила подоспевшая на помощь Валька.

— Что случилось? Она упала в обморок?

— Наверно! — Бомж все не мог отдышаться; ему, конечно, нелегко было спуститься по лестнице без костылей и, главное, с такой ношей на плечах. — Я спал на чердаке. Середь ночи дверь у богатых хлопнула, гляжу — тащат ее два мужика за руки и за ноги. Ну, думаю, убили... Затаился, чтоб разузнать, а как они обратно вернулись, так я сразу к ней. Слышу, дышит, но глаза закрыты. Может, доктора надо... — Бомж словно оправдывался, что принес беспамятную Нюту к нам, хотя его поступок должен был вызвать восхищение. Если б этот калека не пришел на помощь, Нюта, наверное, умерла бы.

— Я просто не знаю, как вас благодарить! Просто слов не найду...

— Главное, Леньки сегодня нет, — воспрянул духом Нютин спаситель. — Ленька бы донес как нечего делать! Но он где-то в другом месте ночует, может, у бабы какой... А мне без костылей несподручно, ну да что было делать?

Во время этого рассказа Валька и моя мама, тоже, конечно, проснувшаяся, уже хлопотали над Нютой. Мама смочила тряпочку нашатырным спиртом и махала ею перед Нютиным заострившимся носом. Валька бестолково совалась помочь, но, видя, что мешает, молча встала рядом в кофте, надетой задом наперед, и ждала, когда она понадобится. Я подбежала с другой стороны и тоже встала: как всегда, мамочка была главной.

— Вызови «Скорую помощь», — сказала она мне.

Я кинулась к телефону.

— А полис у Нюты есть? Медицинский? — спросила Валька. — Так просто «Скорая» лечить не станет!

— Как же не станет, если человек без сознания! Не может этого быть!

— А им все равно, хоть бы человек помирал. Нет полиса, нет и разговора. Это тебе не советские времена, когда врачи с больными нянчились...

— Вызывай, — повторила мама. — Если им понадобится полис, покажем твой, только и всего... Как будто она не Нюта, а Мальвина...

— Правильно! И как это мы сразу не догадались! — с облегчением удивилась Валька. — Нет, тетя Вера, вы, честное слово, молодец!

А я, набирая ноль три, немножко про себя удивилась: моя мама всегда была такой правильной, такой, как бы это сказать, законопослушной... даже в мелочах. Она, например, никогда не ездила в транспорте без билета, еще до того, как в троллейбусах и автобусах установили систему «Анти-заяц». Никогда никого не обманывала, говорила лишь то, что думала на самом деле... И вот так легко догадалась о том, что нам с Валькой и в голову не пришло!

Но тут мне стало стыдно своих посторонних мыслей в тот момент, когда Нюта, может быть, при смерти. Я сделала вызов на собственное имя, якобы это со мной плохо, и вновь заняла свое место возле хлопотавшей над Нютой мамы. Я стояла с одной стороны, Валька — с другой. Так же мы с ней стояли однажды в детском саду, когда моя мама играла на пианино, а мы с Валькой пели: «Раз-два-три-четыре-пять, вышел зайчик погулять...» Я выводила тоненько, а Валька — басистым голосом. Кажется, там еще были такие слова: «Принесли его домой, оказалось — он живой!» Ох, какая же чепуха лезет в голову, когда Нюта еще не очнулась!

Но эта чепуха имела какое-то отношение к тому, что происходило в нашей жизни. Больше того — она перекликалась с моим повторяющимся сном, главный смысл которого вновь выходил на первое место. Быть иль не быть, выживет — не выживет, надежда или конец — это относилось и к Нюте, и к Валькиной разлуке с Садиком, и ко мне самой, все еще не определившейся в жизни, парящей меж небом и землей... И вообще ко всему миру, где происходят трагедии, но есть в то же время героизм — хотя бы поступок одноногого бомжа, доставившего к нам Нюту, или бабы Тоси, не побоявшейся встать на защиту внучки. Кто победит, добро или зло? Выживет — не выживет?..

— Смотри, она глазки открыла! — шепотом воскликнула мама.

17

Когда Тамара Федоровна возвращалась домой с ночного дежурства, около подъезда стояла машина «Скорой помощи». В голове тут же возникла беспокойная мысль: не с матерью ли чего? Она вроде крепкая, но все-таки восемьдесят девять лет! Вдруг с сердцем плохо? Или доченька учудила какую-нибудь штуку: может напилась до полусмерти и — кто ее знает! — вены себе порезала. Последнее время от нее всего можно ожидать. Вот так и живи, вздохнула про себя Тамара Федоровна, так и коротай время со старухой-матерью да с пьяной дурой, которой неизвестно что в голову взбредет.