Путь к перевалу

— И о профсоюзной работе тоже, — в тон ему произнес Валерий.

И снова дружный смех раскатился по аудитории.

— Ну вот, вы сами и ответили на свой вопрос, — заговорил Воронов, когда все немного успокоились. — Счастье, как видите, понятие условное и в какой-то степени субъективное. Первобытному человеку для счастья достаточно было, по-видимому, чтобы он был сыт, согрет огнем и чувствовал себя в относительной безопасности. Теперь это сложнее. Едва ли кто-нибудь из вас назовет счастьем сытое беззаботное существование. Но и теперь для каждого человека оно представляется по-разному и выражает то, что ему особенно дорого, к чему он стремится, чего добивается, за что борется. А это зависит и от темперамента человека, и от условий его жизни, и от социального положения, и от индивидуальных склонностей, привычек, культурного уровня. И потом… Хотите, я расскажу вам одну историю?

Воронов сел к столу. Ребята сгрудились вокруг.

— Это было в Белоруссии, во время войны. Я был в то время разве чуточку старше вас. Ночью вместе с двумя бойцами я возвращался с боевого задания. Стоял октябрь. Дождь, ветер, тьма, как говорится, хоть глаз выколи. И — ни огонька. Впрочем, нас это вполне устраивало. Для разведчика лучшей погоды трудно и пожелать. Так вот, шли мы из вражеского тыла к линии фронта, и когда до передовой осталось каких-нибудь два километра, услышали вдруг детский плач. Остановились. Плач доносился из небольшой лощинки за дорогой. Приказал я своим товарищам быть начеку, а сам — туда, в лощину.

Пошарил руками — нащупал сверток. Пригляделся, а это ребенок, завернутый в какую-то дерюжку. Схватил я его, поднял на руки. А он весь мокрый, дрожит и плачет, тихо так, жалобно, — видно, из последних сил тянет. Я туда-сюда — ни души. Что делать… Сбросил шинель, снял гимнастерку, завернул малыша в свою рубашку — и к своим.

Увидели друзья мои находку. Молчат. И я молчу. А ребенок согрелся немного и, слышу, губами чмокает. Изголодался, видно, бедняга. Потом вдруг как опять заплачет. Переглянулись мы: ясно, через фронт с ним не пробраться. И задерживаться нельзя, срочные сведения нужны командованию. У войны свои законы. А у жизни свои. Будто почувствовал малышка наше замешательство, даже плакать перестал. Махнул я рукой товарищам: «Идите, говорю, к своим». А сам — назад. В распоряжении у меня всего несколько часов, пока ночь не кончится…

Вам, наверное, трудно сейчас все это и представить, А я в ту ночь, верите, чем угодно готов был поплатиться, лишь бы его куда-нибудь определить. И если кто-нибудь спросил бы меня тогда о счастье, я, не задумываясь, сказал бы, что большего счастья я не попрошу у жизни никогда…

Воронов оглядел притихших ребят.

— Ну, и как же дальше? — не выдержал кто-то.

— Дальше?.. Счастье улыбнулось нам той ночью. На рассвете набрел я на небольшой хутор и отдал своего найденыша одной старушке…

А много лет назад, когда я уже работал в университете, пришлось мне отстаивать еще одно детище — новую научную тематику кафедры. Борьба за нее была долгой и трудной. И все это время я опять не мыслил для себя иного счастья, чем добиться победы в этой борьбе… Так что, и для одного человека это понятие не остается, видимо, неизменным. Сегодня он называет счастьем одно, завтра — Другое. Да иначе и быть не может. Меняется жизнь человека — меняются и его понятия о счастье. Но как бы там ни было, оно всегда включает в себя элемент общения с другими людьми. Человек вне общества никогда не будет счастливым, чего бы и сколько бы он ни имел. И еще. Мне кажется, что в большинстве случаев счастье — понятие не статическое, а динамическое. К нему можно идти, его можно ждать. На него можно надеяться. За него можно, наконец, бороться. Но оно всегда должно быть впереди, — как математический предел, к которому стремится какая-то величина. Достигнут предел — исчезает и то, что называлось счастьем. Как исчезает всякое удовлетворенное желание. На смену приходят иные желания, появляются иные мечты. Недаром каждый Новый год люди говорят друг другу: «С новым счастьем!»

На минуту воцарилось молчание. Потом Люся тихо спросила:

— Юрий Дмитриевич, а как же ваш… найденыш? Вы больше ничего о нем не знаете?

— Года четыре назад пришлось мне быть во Львове, на научной конференции. По пути заехал я в те места, где участвовал в боях. Разыскал тот хутор, узнал и старую избушку на краю леса. Дверь мне открыла девушка лет восемнадцати. Угостила чаем. Потом рассказала, что бабушку она похоронила, а отца и матери своих не знает, потому что бабушка удочерила ее во время войны. Вот и все…

Воронов поднялся:

— Ну, отвлек я вас, друзья. До свидания. Но ребята не хотели его отпускать:

— Юрий Дмитриевич, а где вы встречаете Новый год?

— Да как придется, — пожал плечами Воронов.

— А мы будем встречать в лесу, под елками.

— Интересно, — улыбнулся Воронов. — Но как же вы доберетесь ночью до леса?

— На лыжах. Нас вот Костя приглашает. У него в лесу отец живет. -

— Юрий Дмитриевич, давайте с нами!