Путь к себе. О маме Наталии Сац, любви, исканиях, театре

Бедный мохнатый веселый Дружок! Его погубило то самое убежище, которое столько раз выручало. Враг загородил единственный выход и изловил собаку арканом. Полузадушенного пса Вениамин бросил в обледенелый старый колодец и закидал камнями. Он был еще жив, когда мы прибежали, и ответил на зов жалобным визгом…

В сравнительно небольшом коллективе, каким являлся наш детдом, тайное быстро становится явным: борьба, что ведут старшие ребята со своим воспитателем и заведующей, давно была в центре внимания всех остальных воспитанников и немногочисленного персонала. О последних событиях первой узнала повариха тетя Маня. Получив распоряжение Доры не кормить старших ребят, а их порции отдать Вениамину Клавдиевичу, она не только не выдала продуктов Витамину, но и высказала ему все, что о нем думает.

Вениамин побежал жаловаться Доре, а тетя Маня в свою очередь поспешила в общежитие младших девочек к тете Лизе и Анне Ивановне. Они ближе всех принимали к сердцу происходящее, особенно Анна Ивановна, которая сперва отвечала за старшую группу, а потом без объяснения причин и, несмотря на просьбы «с той и другой стороны», была переведена Дорой к младшим. Но старшие девчонки, а затем и мальчишки все равно считали ее своей: забегали, советовались, девчонки поверяли ей «сердечные тайны».

Узнав о том, что произошло, Анна Ивановна бросилась к Доре. Разговор с ней однако ничего не дал. Тем не менее «своею властью» Анна Ивановна и тетя Маня решили детей накормить, с чем и отправились в общежитие. Но шестерых девчонок и шестерых мальчишек дома не оказалось и где они никто не знал. А были мы все на самом краю села возле колодца, в который Вениамин сбросил Дружка.

Колодец был очень глубок и обледенел, поэтому все попытки достать собаку спеха не имели. Да и к чему доставать — из колодца уже давно не доносилось ни звука. Но мы не уходили — не могли. Нас переполняла ненависть. Она распирала, требовала выхода. И тогда родился план. Его осуществление странным образом связано с моим отцом и ранним детством.

* * *

Любовь к собакам я, верно, унаследовала от отца. Брат Адриан утверждал, что «наш Колюша любой подзаборной дворняжке всегда готов пожать ее честную лапу», но и собаки прямо-таки влюблялись в него с «первого взгляда». Ни одна, самая злая, чужая его никогда не укусила, а свои поражали беспримерной даже среди псов преданностью.

Как-то шутя папка сказал, что он меня тоже заколдовал особым собачьим заклинанием. Очевидно, повинуясь этому заклинанию, чуть ли не сразу после появления в селе Боары ко мне подошел огромный пес и лизнул в щеку. Брошенный хозяевами Анчар (так звали пса) поселился под моим окном и только мне разрешал себя кормить и гладить. Когда Вениамин задумал приспособить овчарку к охране скотного двора, чтобы надеть собаке ошейник и посадить на цепь, ему пришлось обратиться за помощью ко мне. Таким образом я обеспечила Анчару вполне сносную собачью жизнь, но теперь он должен был помочь нам.

* * *

Сразу по прибытии в село Дора занялась организацией подсобного хозяйства, причем здесь она проявила энергию и размах. Детдом стал владельцем двух коров, нескольких коз, различной птицы и с полдюжины свиней. Впрочем, на нашем меню это почему-то не сказывалось, разве что в дни наезда различных комиссий вдруг волшебным образом напоминало о себе желтым кружком сливочного масла к завтраку или стаканом молока в младшей группе. Но комиссии уезжали, и обеды сразу оскудевали. Каждодневные сетования Вениамина, в веденье которого находились животные, что куры не несутся, а коровы не доятся, не заменяли ни молока, ни яиц, хотя дежурные по скотному двору, а всю грязную работу выполняли детдомовцы, видели, как и то, и другое собирается и выдаивается, а затем уносится в неизвестном направлении Вениамином или Дорой.

Корифеями в общем стаде были, конечно, свиньи. Четверо. Раскормленных. Вымытых и вычищенных. Согретых любовью и лаской Доры и Вениамина. По утрам, еще затемно, из свинарника доносилось вожделенное верещание, хрюканье свиней и могучий бас Доры:

— Да не спешите, всем хватит, дурашки, дурашечки мои… — рокотала она так маслянисто-ласково, как никогда не говорила ни с кем из воспитанников.

Демонстрируя кому-нибудь свиное поголовье, Дора смотрела на розовые туши с нежностью и вздыхала:

— Не знаю, как резать будем, ведь какие красавицы, а умные… — и начинался с трогательными подробностями рассказ о том, какой могучий интеллект скрывается под щетиной и толстой кожей хавроний, как свиньи узнают ее по голосу и устремляются навстречу.

Было похоже, что она, действительно, любит «своих свинушечек», но совсем другие чувства вызывали они у нас. При взгляде на раскормленные свиные туши вспоминалось худенькое тельце сероглазой Тамарочки, думалось, сколько наших порций пошло на свиной обед.