Путь к сердцу. Баал

И Баал в кои-то веки научился радоваться жизни. И даже в какой-то мере тому, кем родился. Чем плохо убивать по заданию, «по показаниям»? Не он, так кто-то другой. Любой, к кому его направляли, уже отжил свое в этом мире и должен был покинуть его, и не потому что Баал плохой или плохая Комиссия, но потому что совершил проступок, потерял искру или же просто сдулся. Зачем Уровням слабаки?

Регносцирос подался вперед, встряхнул длинные, вьющиеся кольцами темные волосы, забрал их пятерней назад, стянул в хвост. Довольный, не чувствуя более тяжести в чреслах, поднялся с кресла, принялся натягивать джинсы.

Нет, он не умел, как коллега Мак Аллертон, выслеживать «жертв» на расстоянии, не мог находить их внутренним взором на мысленной виртуальной карте, но умел другое – читать эмоции, воздействовать на них при необходимости. Совершать предсмертную анестезию, изучать, анализировать. И, хотя все люди за много лет работы начали казаться ему похожими друг на друга, как близнецы, – одни и те же желания, эмоции, потребности, – все же работа до сих пор доставляла удовольствие.

Проводит сегодня четверых, вернется, поспит.

А завтра сходит на матч по артболу, которого давно ждал.

Квартира пахла помойкой: лежалой пиццей, немытыми стаканами, засорившимися трубами, тухлой урной. В осязаемые ароматы вплетались и другие – неосязаемые: страха, отчаяния, мрачной безнадежности.

Перешагивая порог чужого дома, Баал поморщился – зачем доводить себя до такого? Если ты жив, если у тебя есть руки и ноги, голова на плечах – нормальная работающая голова, – зачем погребать себя заживо под лавиной сомнений, самобичеваний, тонуть в пучине неверных действий, влекущей за собой неподъемную тяжесть вечной вины?

Странные люди. Непонятные. Безнадежные.

Этот оказался наркоманом.

Он сидел в углу неубранной гостиной, в темноте, под окнами, за которыми шумел ливень. Стулья перевернуты, свет отключен, вокруг разбросаны пустые шприцы; из мисок на столе тянуло химией.

Когда высокорослый, одетый в черный кожаный плащ мужчина вошел в комнату, хозяин дома – молодой еще парень – очнулся, поднял голову, сфокусировал мутный взгляд на госте и почти сразу же завозился, захрипел:

– Застрели меня! Застрели! Только не режь, не мучай!…

Почувствовал.

Они все его чувствовали – люди, – хотя их интуиция не развивалась выше определенного предела. Но смерть не почувствовать невозможно. Довел себя до безнадежного состояния? Расхотел жить? Жди гостя.

Дрейк не направлял к тем, у кого оставался хотя бы шанс исправиться – приказывал «чистить». А как еще быть со слабаками в мире, где естественная смерть отсутствовала? Регносцирос понимал подобные приказы, более того – был согласен с ними.

А глядя на этого, был согласен на все сто.

Он медленно, стараясь не ступать на рассыпанные чипсы и обрывки жженой бумаги, обошел софу, коротко оглядел комнату – пару протертых кресел, ковер в пятнах, старый телевизор, пустые, прикрепленные к стене полки, – остановился напротив окна. Напротив отброса. Долго смотрел на наркомана, молчал.

А тот все сучил по полу грязными босыми ступнями – пытался слиться со стеной, чувствовал холод:

– Только не мучай… Застрели…

Баал всегда этому удивлялся – они думали, ему нравится мучить? И он пришел для того, чтобы оттащить бедолагу в спальню, раздеть его, привязать к кровати, разложить маньяко-ящик с инструментами и начать с наслаждением вырезать внутренние органы? Такой они представляли свою кончину? Или это его лицо наводило их на подобные мысли?

Лицо как лицо; Регносцирос не стал смотреться в зеркало – он выглядел, как человек. Как небритый, здоровый брюнет, которому хочется поспать – ну, по крайней мере, ему так казалось. Они же видели его другим – опутанным сероватым свечением, с дымчатыми за спиной крыльями, с черными омутами вместо глаз. Перед смертью люди видят больше – миры истончаются и проникают друг в друга, сдвигая сознание.

Вообще-то, он мог бы просто усыпить бедолагу, что и собирался сделать, пока ехал сюда – приложить ему руку ко лбу, погрузить в беспамятство, а после проводить душу туда, куда ей предстояло перейти. Мог даже руки ко лбу не прикладывать – просто заглянуть внутрь и отключить жизнь, – но этот однозначно просил «застрели».

– Застрели-застрели-застрели…

Наркоман продолжал сучить по полу пятками; у его губ пузырилась пена. Жалкая картина: неубранный дом, прогнившие обои, вонь протухшего тела и сознания. И почему ему не досталась работенка поприятнее? С песнями, лепестками роз, блеском начищенных люстр, звенящим смехом красавиц? Наверное, потому что смерть всегда связана с кровью и грязью. Почти всегда.

– Как хочешь.

То была единственная фраза, которую произнес Регносцирос, прежде чем положил пальцы на рукоять пистолета.

Что его всегда удивляло, так это людская эгоистичность. Все они боялись не смерти, нет, они боялись за себя – не жить, не существовать, не чувствовать, не быть.

А что же станет со мной? Меня больше не будет? Я уйду навсегда?