Путь к славе, или Разговоры с Манном

Лучше бы я раскрыл ладонь пошире, замахнулся как следует и изо всей силы ударил милую Фрэнсис по лицу. Эффект был бы точно такой же. Может, боль от такого удара была бы меньше.

Фрэн попятилась. Она остановилась в середине комнаты и уставилась на меня, словно пытаясь — безуспешно — опознать человека, которого знала когда-то. Ее лицо выражало полное смятение. Рассматривай она меня хоть тысячу лет — и тогда, наверное, не смогла бы понять, в какое странное существо я превратился.

Господи, Сид, почему же ты не… Ты бы мог спасти дело. Ты бы мог…

Фрэн повернулась к тем двум типам.

Фрэн заявила:

— Это мое шоу, и, если захочу, я его поцелую.

«Его», сказала она. «Его» — как будто у меня больше не было имени. Как будто я был уже не человеком, а неким символическим предметом, единственное предназначение которого — позволить Фрэн отстаивать свои убеждения.

Начался новый виток споров. Я вышел из комнаты, не замеченный остальными, чтобы щепки летели уже без меня. Я вышел из комнаты, чувствуя себя змеей, которая прокладывает себе путь сквозь гущу сорняков.

Я так и не появился в том шоу. Позднее, уже поправив здоровье, Сид сказал мне, что пытался говорить с Фрэн, пытался придумать какой-нибудь компромисс, но ни она, ни спонсор не желали идти на уступки. И хотя парень из «Фатимы» и хмырь с Си-би-эс были уверены, что я им подыграю, они догадывались, что Фрэн им назло поцелует меня, а поскольку шоу выходило в прямом эфире, то добрая половина страны увидела бы, что на экране в режиме реального времени происходит братание рас. Потому я и не появился в шоу.

Это был всего-навсего поцелуй. Я понимал, что для Фрэнсис это знак дружбы, а дружба — нечто такое, чего не растопчешь лишь потому, что кто-то боится на следующей неделе не впарить покупателям столько же курева, сколько впарил на прошлой. Но для меня это был только поцелуй, только контакт губ со щекой, стоявший на пути между мной и двадцатидвухмиллионной аудиторией. Это я и попытался сказать Фрэн, попытался объяснить свою мысль: это только поцелуй.

Она не отвечала на мои звонки.

Я написал ей письмо.

Сид лично вручил его ей.

Он рассказал, что Фрэнсис порвала письмо, не читая. Порвала, а потом разрыдалась.

Когда-то Фрэн была моим лучшим другом, а я дважды сделал ей больно. Мою зависть — когда я позавидовал ее успеху, тому, что она попала к Салливану, а я — нет, — она смогла простить. Мое предательство — не смогла.

В том кабинете, когда она, стиснув руки, просила меня постоять за себя, я в последний раз виделся с Фрэнсис.

* * *

Чикаго. Две недели в Сент-Луисе. Кливленд…

Я снова ездил по гастролям. Получал хорошие деньги. Все шло хорошо.

Я по-прежнему был всего лишь клубным комиком.

Пожалуй, чуть более известным, чем некоторые другие. Пожалуй, публика у меня была получше. Но все равно — я был всего лишь клубным комиком.

Бостон, Филадельфия, Балтимор…

Лос-Анджелес.

После Балтимора у меня образовалось окно в расписании, и я устремился обратно на Запад. На самолете. Поезд был дешевле, но и медленнее. А я туда спешил.

— Здравствуй, Жаке.

Лилия ждала меня в аэропорту. Она была скромно одета, чтобы не привлекать к себе внимания. Эта скромная, в ее понимании, одежда, повергла бы в смущение королевских особ. Мне казалось, я должен был давным-давно наскучить такой женщине, как Лилия. Однако этого не происходило. Она подошла ко мне, я поздоровался с ней. Мы поцеловались, горячо и крепко; тело Лилии оставалось безмятежным, хотя ее губы искали мои. И тут я понял, что тот разлад, что составлял суть нашей связи, остался прежним.

Оказавшись снова вместе, мы с Лилией принялись мотаться по всем голливудским злачным местам. Шоу в «Пантейджес». Обед в «Мокамбо» или «Крещендо». С завидной скоростью, не замедляя ритма, я вновь заскакал на старом пони, как будто никогда и не падал. Только на этот раз я вел себя осторожнее. Мы с Лилией таились, скрывались, насколько это вообще возможно, бывая на публике. Ходили слухи и толки, но мы как могли сторонились камер, избегали возможного компромата, не поверить которому никакая девушка уже не смогла бы, сколько бы ни врал ей любимый.

Неизбежно возникает вопрос: как я мог? Как я мог, при такой девушке, как Тамми, — да и как я мог говорить, что люблю такую девушку, как Тамми, — разводить шашни на стороне?

Справедливый вопрос.

Ответ же состоит в том, что я оказался в западне между двумя враждующими страстями — любовью и желанием. Если бы я сидел в самолете, который вот-вот потерпит крушение, и знал, что через секунду меня не станет, то моя последняя мысль — моя единственная мысль — была бы о Тамми.

Я любил Тамми.

Но я не сидел в самолете, который вот-вот потерпит крушение. Я не думал о самом важном — я думал о сиюминутном. А в сиюминутной жизни любовь иногда вынуждена уступать желанию.

Я страстно желал Лилию.

* * *