Путь к Софии

Услышав, что речь идет о женщине, и к тому же сообразив, что в переполненный иностранцами город впервые приехала гостья из-за океана, он заинтересовался и подошел к окну.

Внизу, у ворот их соседей Задгорских, остановились два фаэтона. Вокруг толпились дети, старики турки с четками в руках и даже какой-то цыган на осле и старьевщик-еврей в грязной барашковой шапке с корзиной в руке. Все они, разинув рты, глазели на высокую иностранку в клетчатом пальто и дорожной шляпке, разговаривавшую с молодым Задгорским. Красавец Филипп стоял, засунув палец в кармашек своего нового голубого жилета, кивал головой и важничал больше, чем всегда.

— Наверное, какая-нибудь графиня, — сказала со вздохом Женда. — Везет соседям! И разве только им! У чорбаджии Мано — в двух домах, и у господина Трайковича... А у Госпожи — сама Милосердная Леди!

— Ну и пусть ими подавятся! — сказал злобно Андреа.

— Ух, вечно ты со своими... Все не по тебе! А если бы и нам взять, а, Андреа? Тебе с Климентом перебраться бы в залу, а в нашей комнате поместить бы...

— Мужа своего будешь учить. А ко мне с этим не лезь! — сказал он грубо и, прежде чем уйти, бросил еще один полный ненависти взгляд в окно. — Вон и сам бай Радой вышел. И дед, разве без него обойдется! Осталось только Неде выйти с поклоном... тьфу! Что мы за племя такое, они пришли турку помогать, а мы — потеснимся, пригласим их! Сама теснись! — крикнул он Женде вне себя. — Выстави своего мужа и положи кого-нибудь из этих к себе в постель и спи с ним!

— Как тебе не стыдно! — всплеснула руками Женда. — И что ты за человек! Все переиначишь.

И Женда опять прилипла к окну, а Андреа, еще не остыв от гнева, пошел к себе в комнату.

«В самом деле, что я за человек? — думал он. — Размазня какая-то! Сижу дома, рассусоливаю, философствую... Вступаю в спор с бабами... И жду, разумеется, жду, чтобы прийти на готовое. А что еще остается мне, кроме как ждать? — заключил он, войдя в комнату и захлопнув за собой дверь. — Что еще я могу сделать?..»

Он забыл про иностранцев — они были только добавкой ко всему остальному, забыл, что уже несколько недель сидит без дела, потому что классы разбросаны по разным баракам и халупкам, а ученики ходят все реже и реже. Ждать... Ждать в бездействии, в полной неизвестности, жить, как в западне.

— Предпочитаю знать, что бы ни было, но знать! — сказал он вслух и сам испугался звука своего голоса.

Внезапно он осознал реальный смысл своих слов и схватился за голову. Что ты хочешь знать, Андреа? В чем увериться? Заключат ли русские мир с Турцией? Отойдут ли за Дунай? Он долго простоял так в прокуренной комнате, опустив плечи, со страдальческим выражением на не бритом уже целую неделю лице, с немым ужасом в глазах, которые, казалось, снова видели бессчетные могилы без крестов, как это было после восстания. «Лучше не думать! Лучше делать, как все, и не думать!.. Не думать! — повторял он про себя, все еще не шевелясь. — Что я могу один? Лучше не думать...»

На мгновение действительно все, что терзало его, словно исчезло. В его голове, во всем его существе была одна только глухая пустота. Это было такое неожиданное, такое незнакомое ощущение, что Андреа даже испугался. «Как это просто и как мне легко! — Но тут же, словно разбуженные его голосом, мучительные мысли снова роем налетели на него. — Значит, выхода нет! И до каких пор так будет? — Ему вспомнились испытания, через которые прошел его народ, — и тогда начиналось с песен, а кончалось кровью и пожарищами. — Не могу больше... не хочу... Я задыхаюсь здесь!»

Он схватил феску и кинулся вниз по деревянной лестнице. В дверях он столкнулся с Климентом. Брат, как всегда, принес с собой запах карболки, пропитавший его мундир.

— Что нового?

Климент пожал плечами.

— Еще два обоза раненых.

В голосе его слышалась глубокая усталость. Но он улыбался. Климент был мобилизован турецкими властями, и поэтому, а еще и чтобы не раздражать раненых, ему было приказано носить турецкую офицерскую форму, и он носил ее со странной смесью иронии и тщеславия. В мундире он казался стройней и представительней. Теплый оливково-зеленый цвет сукна шел к его матовому, всегда тщательно выбритому лицу с мягкими каштановыми усами.

— Все раненые из Плевена, — пояснил он. — Задержались в пути. Да, чуть не забыл. Приехали англичане.

— Я тебя о войне спрашиваю. О переговорах.

— Все то же.

— Все то же, — повторил Андреа, пропустил его и хотел было выйти.

— Постой!

— Чего тебе?

— Ты опять к той? — Климент впился в него глазами с явным упреком и досадой.

— Это мое дело.

Андреа гневно оттолкнул его руку, быстро пересек передний дворик и с силой захлопнул за собой калитку.