Путь к Цусиме

"Обратили внимание на эти вспыхивающие огоньки у нас только тогда, когда они остались далеко позади нас. И тогда это открытие произвело целый переполох. Одни думали, что это — японский миноносец, другие, — что это подводная лодка… В эту ночь я спал на заднем мостике, и меня разбудил крик старшего артиллериста, который приказывал зарядить 47-миллиметровые пушки и стрелять из них, если огонек покажется поближе… Только много-много позднее к нам подошел миноносец и объяснил, что это за огоньки. Тогда мы облегченно вздохнули, радуясь, что мы в них не стреляли; но все ужасно возмутились, что ничего не было предпринято для спасения человека, кроме бросания ему каких-то буйков. В случае такого несчастья полагается ракета, задний ход и спуск шлюпок со всех близ находящихся судов. Но тут ничего подобного не было сделано… Боялись свирепых выходок… адмирала; боялись таким финалом испортить ему праздничное настроение, переживаемое после прекрасно проведенного им дневного парада"…

Итак, на ходу судна в воду упал человек, которого с первых же дней его службы во флоте учили, что "матрос — звание высокое — почетное: он есть слуга Государев и Родины (Отечества); защитник их от врагов внешних и внутренних…[191]" А когда надо было спасать этого "защитника", то тут забыли обо всем. У всех на уме было одно и то же: как бы не испортить парад; как бы не разгневать адмирала… Только случайность спасла его от расстрела с других судов.

"Система поощрений на эскадре, — пишет в другом месте тот же товарищ, — применяется весьма редко; царит больше система разносов, насмешек, выговоров, делаемых большей частью нарочно в самой обидной, самой унизительной форме… Бесцеремонное, унизительное отношение ко всякому чину, ниже меня стоящему, проходит красной нитью через все взаимные отношения у нас во флоте. Адмирал грубо "костит" командира за такие мелкие неисправности в подведомственной ему части, которые сразу бросаются ему в глаза, и совсем не видит, не хочет видеть серьезных, коренных неисправностей, наносящих действительный вред делу. Командир не менее грубо разносит за всякую мелочь старшего офицера и других ему подчиненных офицеров, совсем не обращая внимания ни на что, — ни на время и место, ни на окружающую обстановку и присутствующих здесь лиц и т. д. Офицеры с жестоким спокойствием и выправкой охотно занимаются мордобитием матросов и считают это средство единственным, способным поддержать дисциплину; но ее однако нет и следа у перебитой команды; поражаешься, наоборот, распущенности, царящей здесь. Здесь нет ничего общего с той настоящей дисциплиной, какая была у нас в батальоне, где я служил, — до прихода запасных; там мордобитие практиковалось в общем весьма редко, но дисциплина была. А тут пощечины раздаются очень звонко и очень часто. Совсем не редко здесь можно наблюдать и членовредительство, как-то: разрыв барабанной перепонки, сворачивание носа на сторону, вышибание зубов, повреждения глаз, головных покровов и т. д. А самым возмутительным является то именно, что никто не стесняется не только зверски бить команду, но и смаковать это избиение, рассказывать об этом варварстве с похвальбою. Однажды ранним утром я спустился, — пишет товарищ, — в кают-компанию и застал там старшего офицера за чаем. Я спросил себе кофе, и у нас завязался разговор. Мой собеседник жаловался все на скверный климат. "И жарко, а вместе с тем так легко простужаешься! У меня вот разыгрался ревматизм в правой кисти. Сначала я думал, что это от мордобития. Приходится тоже частенько бить этих мерзавцев! Но вот уже неделя, как я не занимался этим физическим трудом, а боль все не проходит!.." Слышать это дикое, циничное сравнение мордобития с физическим трудом в данном случае было особенно тяжело и странно, т. к. в общем это был все-таки еще довольно умный, начитанный и много видевший на своем веку офицер… Но такова уж эта привилегированная среда и ее зверские нравы и обычаи, унаследованные ею от времен крепостного права…"