Путь к вершинам, или Джулиус

Холборнское кафе стало восприниматься как данность. Оно работало как бы само по себе, прибыль росла, больше не было необходимости контролировать все лично.

Весь интерес Джулиуса сосредоточился на новом кафе на Стрэнде. Его строительство должно было начаться сразу после Нового года. Джулиус был недоволен отсрочкой. Его раздражало то, как медленно все делают в Англии; в любой другой стране уже закончили бы земляные работы, возвели фундамент и стены. А при таких темпах кафе на Стрэнде нипочем не откроется до следующей осени. Придется ждать, а ожидание было ему не по нутру. Идет в руки – бери, создавай, строй, будь постоянно в движении! Закончить одно дело, взяться за следующее, и так все время, день за днем – Джулиус всем своим существом – и разумом, и телом, и душой – стремился к чему-то, что ждало его в будущем. Работать – вот что было сейчас для него главным в жизни; воплощать радужные мечты в реальность, и побыстрее, ведь десять, двадцать, тридцать лет – это так мало, они пролетят, и он может не успеть.

Ему и так не хватает времени на то, чтобы сделать все, что он хочет, созидать и властвовать, а теперь из-за непроходимой тупости этих низших существ он прождет весь октябрь, ноябрь и декабрь.

Эльза, угасавшая от чахотки в маленькой спальне, была счастлива в своем неведении, как счастливо дитя, верящее в Бога.

Для нее время не тянулось, мгновения сливались в поток, уносясь от нее навсегда.

Она почти все время пребывала в воображаемом мире: вот над лазурным озером возвышаются снеговые шапки гор, тяжелые ветви деревьев клонятся к земле под тяжестью снега, за поворотом слышится звон бубенцов. Она живет в горном шале, откуда видны верхушки деревьев; в распахнутые настежь окна льется солнечный свет. Перегнувшись через перила крыльца, она видит внизу в долине Джулиуса. Он улыбается ей, машет рукой и стряхивает снег с картуза.

Сиделка, что тихонько двигалась по комнате, перекладывала подушки, мешала ложкой еду, была всего лишь видением, время от времени вплывавшим в ее сознание и не нарушавшим счастья и покоя. Иногда картинки Швейцарии исчезали, и Эльза снова оказывалась в Алжире – ей слышался шум Касбы, голоса женщин, доносящиеся из окон с задернутыми занавесками, песни, музыка, стук барабанов. Она держала в руках пурпурные цветки бугенвиллеи, зеленые листки эвкалипта, окунала лицо в густой зеленый мох, что рос в лесах Мустафы. Легкий южный ветерок доносил до ее ноздрей аромат амбры, запахи белой пыли, дубленой кожи, табака. Приподняв голову над подушкой, она видела лицо Джулиуса и возвращалась домой, в маленькую спальню, наполненную уличным шумом. Она молча улыбалась ему, потому что в последнее время ей почему-то стало трудно говорить.

– Выглядишь гораздо лучше, вот подожди, еще неделя-другая – и ты встанешь, – уверял он.

Его слова казались ей такими прекрасными, они успокаивали и снимали боль.

– А когда я поеду в Швейцарию? – шептала она.

– Скоро, – отвечал Джулиус, глядя в ее глаза.

У нее был потускневший потерянный взгляд, такой же, как когда-то у отца, взгляд умирающего, в котором теплится мерцающий огонек заветного города.

Джулиус, разговаривая с ней, изображал посетителей кафе, пока она не делала ему знак перестать, потому что он слишком сильно ее смешил, а смеяться ей было больно.

– Ты меня убиваешь, – обессиленно шептала она, вытирая слезы, выступившие от смеха. – Не надо так делать, ты меня убиваешь.

Тогда он рассказывал ей про Алжир, вспоминал разговоры, музыку, забавные случаи, слова из песен:

J’ai tout quitte pour l’ingrate Sylvie,
Elle me laisse, pour prendre un autre amant –
Plaisir d’amour ne dure qu’un moment,
Chagrin d’amour dure tout la vie…[33]

Эльза тихонько подпевала и просила:

– Спой еще, Джулиус, еще.

Октябрь, ноябрь, декабрь… Для одной – мгновения, для другого – целая вечность. Джулиус проводил все дни в заботах о строительстве нового кафе на Стрэнде, полностью поглощенный своими планами. Оно было для него как наваждение, как новая звезда для ученого-астронома, как неведомая тропинка в горах для следопыта. Он возвращался вечером домой к Эльзе, не ведающей, что жизнь и красота покидают ее, и она говорила ему с наивной детской верой:

– Мне гораздо лучше, не находишь? Гораздо лучше. В Новый год я встану с постели, и мы вместе посидим у окна.

– О, конечно! – воскликнул он. – Ты всего лишь притворяешься, Мимитта. Ты вовсе не больна. Скоро ты улетишь от меня и будешь умываться снегом в горах над Лозанной.

Эта ложь успокаивала и его самого, ведь для нее она была правдой.

Она умерла двадцать девятого декабря после очередного кровотечения.